Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление

Live Journal | Есть смысл отрицать нигилизм | Киногруппа music.Нигил | Журнал "Опустошитель"

[главная]

:праздник

Когда я уже было погрузился в сон, тут все и случилось. Неконтролируемый беспричинный страх резкими волнами поплыл по стене. Я лежал к ней лицом, но с закрытыми глазами.

Началось с уличных звуков. Они вдруг стали громче и продолжали усиливаться. Металлический скрежет детских качелей как будто проделал отверстие в голове. Звук некачественных колонок: осязаемо неправильный, не вместившиеся в доступный спектр звуки скребут по лицу наждачной теркой.

Оранжевые тона коридорного света и шуршащие, елозящие по полу две черных ноги. Я вижу их отражение на стене перед кроватью. Новое усиление уличного шума вжимает голову в подушку, едва не лишая меня сознания.

Отслаивающийся от стен мутной пленкой ужас теперь полностью определяет мои ощущения. Две черные ноги так и не заходят в комнату, а продолжают суматошно дергаться в коридоре. Я хочу обернуться и посмотреть, кто это, но страх вытесняет желание.

Еще немного и я начну кричать. Оказывается, я даже этого не могу сделать. Влажная вата ужаса лезет из приоткрытого рта. Зубы шевелятся, скребутся друг об друга.

Остановитесь. Мысль возникает в сознании, медленно проталкивается по глотке комком слизи. Так, наверно, и сходят с ума.

Непрекращающийся ужас струится тонкими полосками пота. Я открываю глаза за долю секунды до нового взрыва уличного шума - скрежета детских тел по асфальту.

В комнате почти ничего не видно. Вечернего света улицы хватает только понять, что я дома. Приподнявшись на локте, я поворачиваюсь и смотрю в коридор. Там никого нет. А ведь я даже слышал, как открывалась входная дверь, и кто-то быстро ходил.

Прошедший ужас с каждой секундой выхолащивается. И, как я не нахожу ему объяснений в ощущениях – они настолько притупились за эти пятнадцать секунд, что кажутся сновиденческой фантазией – так и все видимые проявления этого ужаса, пленка на стенах, вылезающая изо рта мокрая вата, липкий пот – все исчезло.

Еще минуты две я лежу в кровати. Потом встаю и включаю свет. С этого момента я полностью забываю, что со мной произошло.

Девочка лет пяти стоит у меня на балконе. Дверь туда закрыта. Когда я замечаю ее, она уже смотрит на меня. Детская улыбка сменяется судорогой страха, дергающей уголки рта.

Каким-то образом девочка знает, чего бояться. Я открываю дверь на балкон и, прежде чем она успевает закричать, обеими руками хватаю ее за шею и затаскиваю в комнату. Она полностью в моей власти. И даже не пытается вырваться или ударить ногой.

Девочка умирает в моих руках. В дверь звонят. Это моя старшая сестра. Она уже внутри. Мы стоим в комнате, и я вижу, как под кроватью трясутся в предсмертной судороге ноги девочки. Сестра следит за моим взглядом, и сама замечает девочку.

Она достает ее из-под кровати и начинает смеяться. Сестра садится в кресло, кладет тело девочки на журнальный столик и продолжает смеяться. У нее истерика. Я тоже разражаюсь приступом смеха.

Соседи, едва живые девяностолетние супруги, от раздражения стучат в стену. Старуха приносит молоток, чтобы ее муж стучал им. С третьего раза он пробивает стену, гнилая кладка валится к нам в комнату, обрушиваясь по всему периметру.

Старик вваливается к нам, а старуха наблюдает со своего места. Это только усиливает приступ моей сестры, она продолжает смеяться, выпучив глаза от напряжения. Старик медленно поднимается на ноги и смотрит на нее, держа молоток в правой руке.

Через секунду он набрасывается на сестру. Та прикрывается телом девочки и, продолжая смеяться, выскакивает из кресла.

Старуха орет, она зовет мужа по имени, но он уже потерял контроль и ожесточенно бьет молотком по лицу девочки. Старуха падает в обморок, когда дед пробивает череп и наружу выплескивается вязкая темная жидкость.

Нас несут на руках на городской праздник: меня, мою сестру, старых супругов и очнувшуюся девочку. Все улыбаются, праздник – большая редкость для этих людей.