Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление

Live Journal | Есть смысл отрицать нигилизм | Киногруппа music.Нигил | Журнал "Опустошитель"

[главная]

:дискуссионный клуб

История начинается с моего появление в кухне. Там же она и заканчивается.

Моя подруга Рита пьет кофе за миниатюрным столиком. В поисках позаимствованной ею книги я осматриваю пространство у столика. Рита интересуется, что я ищу.

- Ничего.

"О водоплавающих" Флэнна О’Брайена в элегантном черном переплете. Вот, наконец, я ее и нахожу. Лежит на полке под столиком, сразу не заметишь. К тому же, на черной доске черная обложка едва различима.

Я подхожу, чтобы взять книгу. Сразу же открываю. Больше машинально, чем как-то еще, листаю. Затем закрываю и смотрю на книгу сбоку. Меня интересует, не погнулся ли корешок. Терпеть не могу книги с кривыми корешками, когда верхняя часть обложки смещена относительно нижней.

- Ты аккуратно читаешь? – спрашиваю я.

Рита кивает. Да, она читает очень аккуратно. Сколько раз я уже обращал ее внимание на эти изогнутые корешки. И всегда у книг, которые брала Рита. Конечно, она долгое время не верила, утверждала, что не по ее вине они деформируются. Будто, они сами…

Сначала, моя подруга вообще не воспринимала проблему. Мне пришлось потратить уйму времени, объясняя, демонстрируя уродство книг, только-только ею оставленных. В конце концов до Риты дошли мои слова, дискомфорт, который я испытывал из-за ее неаккуратности. Она что-то поняла. Стала обращать внимание на состояние корешков. Вроде даже перестала их портить.

Тем не менее, сегодня я на всякий случай пришел проверить, в каком состоянии книга, которую она унесла к себе в кухню. Верхняя часть обложки слегка выпирает относительно нижней. Едва заметно.

Я тереблю книгу в руках, примериваясь с разных сторон. И в итоге прихожу к выводу, что дефект мне только показался: раньше с книгами этого издательства таких проблем не возникало. Ни единого раза.

- Как роман? – спрашиваю я.

Рита неопределенно пожимает плечами.

- Много прочитала?

Она отрывает чашку от губ. Громкий глоток, слышно, как кофе устремляется к желудку.

- Страниц восемьдесят.

- И как?

- Неплохо, но я ожидала большего. По крайней мере, ты так рассказывал, будто... – подруга не заканчивает фразу.

Еще раз пролистав книгу, я возвращаю ее обратно под столик, оценив напоследок. Совсем чуть-чуть, почти незаметно, но корешок все-таки изогнут. Неприятно.

Рита замечает, что на мне не домашняя одежда, не футболка и шорты, а джинсы и свитер.

- Ты уходишь? – спрашивает она.

Киваю.

- Куда?

Собираюсь посетить дискуссионный клуб. Рассказываю о фильме, предваряющем дискуссию, приглашенных гостях, оппонентах.

- Хочешь пойти со мной? – спрашиваю я.

Отрицательные движения головой. Нет, она не пойдет. Ни малейшего желания. Сняв очки, Рита опускает дужку в кофе и медленно размешивает.

Я же, напротив, не задерживаясь, практически в ту же минуту покидаю кухню. А затем и квартиру.



Однако, я раскрыл Рите не все свои планы, кое-что осталось невысказанным. У метро меня уже ждет Кира, с которой мы договорились пойти в дискуссионный клуб.

Вернее, о дискуссии Кира даже не догадывается. Я сказал лишь, что мы идем в кино. Отчасти это, действительно, так: вначале фильм. Но после, а интерес представляет именно это, начнется дискуссия. От этого уже не деться.

Получается, я заранее знал, что Рита откажется составить мне компанию? Неопределенно: и да, и нет. Вернемся к этому как можно позже.

По дороге к метро, я опасаюсь, что Кира опоздает. Ведь времени и так впритык, а тут еще придется ждать. Но она приходит вовремя. Это я опаздываю на несколько минут, ровно на столько, чтобы успеть к началу фильма.

Кира поднимается на цыпочки, целует меня в подбородок. Если б я слегка наклонил голову, она попала бы в губы. Но получается именно так. На лице Киры мелькает гримаса недовольства. Скорее всего, из-за короткой щетины.

Взяв подругу за руку, я спускаюсь с ней под землю.

А спустя двадцать минут, на выходе из метро, я понимаю, что мы зря спешим. Совершенно вылетело из головы - показ перенесли на час позже. Попал в ловушку, договорившись с Кирой до того, как узнал о переносе.

Но как сказать об этом Кире? Хорошо хоть, она не опоздала. Иначе я мог накинуться на нее с руганью, схватить за руку, грубо волочить за собой, злясь, что из-за нее мы не успеем к началу. И все для того, чтобы, выбежав из метро, во всем признаться: зря торопились, до показа еще целый час.

Мы идем по направлению к клубу. Я так ни о чем ей и не сказал. Кира вцепилась в мою руку, боясь поскользнуться на обледенелой дороге. У нее сосредоточенное лицо, взгляд устремлен вниз, выискивая опасные места. Хороший момент для признания. Подруга так увлечена льдом под ногами, что не обратит на мои слова никакого внимания.

Так говорить или не говорить?

Сейчас, потом будет уже поздно.

Клуб недалеко от метро и мы скоро приходим. К счастью, внутри есть кафе, в котором можно скоротать время. Как только Кира перестает скользить, она устремляется вглубь, приходится придержать ее, чтобы показать гардероб.

Уже без верхней одежды, я без зимней куртки, Кира без пальто, попадаем в кафе. Стоящий у входа официант осведомляется, сколько мы пробудем. Это необходимо для выбора столика.

Я называю время начала фильма. Молодой человек делает пометку в блокноте и подводит нас к самому неподходящему столу. Это огромный, рассчитанный на большую компанию стол. Сидеть за ним будет неуютно, все равно что ужинать в спортзале.

- Сожалею, но это единственное, что я могу вам предложить, - извиняется официант и кладет перед нами два меню.

Когда он уходит, Кира спрашивает, что все это значит.

- Что за шутки?!- негодует она.

- О! – с глазами навыкате. – Самодовольный официант.

Все это главным образом из-за непонимания. Девушка боится, что ее впутают в авантюру, выставят на посмешище.

Она начинает задавать вопросы, один за другим. Выпаливает стремительно, не давая возможности ответить.

- Что это за место?

- Почему такой стол?

- Зачем он спросил, сколько мы пробудем?

- Что за время ты назвал?

- Где будут показывать фильм?

- Это кафе или кинотеатр?

- Почему до сих пор ничего не началось?

И остальные в том же духе.

Официант возвращается, но мы еще не заглядывали в меню. Его вопрос, определились ли мы с заказом, застает нас врасплох. Кира вздрагивает от испуга. Полная неожиданность. Потому что мы сели в неподходящей части стола. К нам можно подойти только со спины, другой возможности нет.

Наконец-то она перестает задавать вопросы. При официанте ей неудобно. Мы листаем меню и наспех выбираем по паре блюд.

- Что будете пить?

Кира находит в меню страницу с чаем, нескончаемый перечень разновидностей, и долго выспрашивает официанта, уточняя детали. После того, как она выбирает, я заказываю себе пиво. Забрав у нас меню, официант удаляется.

- Зачем ты заказал пиво? – изумляется Кира.

Я спрашиваю, что ее смущает.

- Но я же взяла чай.

Молча рассматриваю ее лицо.

- Восемьсот миллилитров… почти литр. Неужели ты думаешь, я выпью такое количество… одна?

Вскоре она добавляет.

- Я думала, мы будем пить чай вместе.

Официант приносит на подносе бокал пива, чайник, чашку, сахарницу, ложечку и начинает переставлять все это на стол. Увидев чайник, я невольно усмехаюсь. Вот это объем. Кире придется нелегко.

Однако моя усмешка не остается незамеченной. Благодаря еще и тому, что официант тоже прыскает со смеха, но быстро берет себя в руки.

Кира укоризненно смотрит на меня. Я поднимаю бокал пива с видом, будто потешаюсь над соседней компанией. Но… ах, подруга щипает меня за руку, непредусмотрительно оставленную под столом. Какая боль!



Официант уходит, мы остаемся вдвоем. Я приступаю к пиву. Кира молча наливает чай в чашку.

Минут через пять возвращается официант. На подносе заказанные блюда. Ставит перед нами тарелки, конечно, все перепутав. Желает приятного аппетита и исчезает.

Поменявшись тарелками, мы приступаем к еде. В напряженном молчании это не так увлекательно. Почти без удовольствия. Еще и соседняя компания начинает таращиться нас со злорадным интересом.

Нет, ну не сидеть же так вечно. Я решаюсь рассказать Кире одну историю.

Мой приятель с супругой приходят к друзьям на какое-то торжество. Гости, как водится, разделяются на группки и расходятся по углам. Нашей паре приходится расстаться. Через какое-то время увлеченная собственным рассказом супруга приятеля замечает его стоящим немного в стороне от остальных. С бокалом в руке, постепенно пьянея, приятель безучастно рассматривает гостей. Добравшись до супруги, которая внимательно глядит на него, не переставая говорить, он неожиданно усмехается, после чего переводит взгляд на других гостей. Девушка принимает усмешку на свой счет. Багровая от злости она подходит к супругу и влепляет пощечину. Немного вина из бокала даже проливается на пол. Уже после выясняется, что он усмехнулся всего лишь над чьей-то репликой из своей компании, не видя и, тем более, не слыша свою супругу. После такого конфуза им не остается ничего другого как удалиться.

Я заканчиваю, и еще несколько минут мы сидим молча. Кира откладывает вилку и накрывает рукой мою руку, которую недавно ущипнула. Две дуги от ее ногтей до сих пор краснеют на коже.

- Прости, - говорит она.

В знак примирения я киваю. И мы продолжаем есть. Все так же молча, но уже без напряжения.

Мне кажется или я и в правду слышу, как где-то лает собака? Причем уже не в первый раз. Она лает с перерывами с тех пор как мы пришли. Животное, наверно, где-то закрыли, и его недовольство заглушается несколькими стенами. Судя по звукам, это совсем маленькая собачонка отвратительной породы вроде пикинеза или той-терьера.

- Ты слышала? – спрашиваю я после очередной серии.

Кира отрывается от еды.

- Что? – спрашивает она.

- Лает собака.

- Собака? – повторяет девушка, скорее возмущенно, нежели вопросительно.

Чтобы скрыть волнение, по странному совпадению охватившее меня именно сейчас, я неряшливо цепляю вилкой кусок мяса. Он, правда, оказывается слишком большим и приходится потрудиться, чтобы засунуть его в рот целиком. Хочется продолжить разговор о собачьем шуме, но это невозможно. По крайней мере, пока я не прожую мясо.

Проходит чуть больше минуты, и я снова могу говорить.

- Вот опять.

Кира откладывает нож с вилкой и поворачивается ко мне. Ее взгляд я назвал бы пристальным. А выражение лица недоуменным, разочарованным, неприязненным. Целая гамма эмоций.

Проходит секунд пять, прежде чем она решает, что сказать.

- Я не слышу никакого лая, - произносит девушка, выделяя каждое слово. – Можно мне спокойно поесть?

И пока я обдумываю ее реплику, Кира возвращается к еде. Не понимаю, что ее так разозлило. Я растерян.

Вдобавок заканчивается пиво. Обернувшись, ловлю официанта и прошу принести еще бокал. Он беспрекословно выполняет мою просьбу. Через минуту на нашем огромном столе появляется второй бокал.

Похоже, это еще больше выводит из себя Киру, она даже меняется в лице.

- Тебе подлить чаю? – спрашиваю я, заметив, что ее чашка почти пуста.

И, не дожидаясь ответа, наклоняю чайник над чашкой. Темная струя вырывается из носика, к потолку устремляется облако пара. Я так увлекаюсь визуальной стороной… Слава богу, все это проливается не на скатерть, а всего лишь на блюдце.

Снова слышны собачьи вопли.

Кира приподнимает чашку и кладет на блюдце пару салфеток, они впитывают всю жидкость. Очень просто. Стоило так беспокоиться.

С некоторым напряжением в голосе Кира спрашивает, когда начнется фильм. Я собираюсь с мыслями, подбираю нужные слова. Не дождавшись, девушка задает еще несколько вопросов. Ее интересует, на что будет проецироваться изображение, она не видит белого экрана. Если это должно происходить в другом месте, то не начался ли показ, пока мы сидим здесь?

- Нет, - отвечаю я, отпивая пиво, - показ начнется в соседнем помещении. Там кинозал, а здесь кафе.

- Вот как.

Кира доедает незначительные остатки с двух своих тарелок.

- Зачем же мы так спешили, если у нас было столько времени?

Она поворачивает ко мне лицо, продолжая что-то жевать. В углах глаз едва заметны крохотные слезинки.

Я беру Киру за руку, прошу, чтобы она не переживала. Она и не переживает, просто хочет понять, к чему эти бесконечные игры, когда мне надоест. Ставит чашку, несколько раз она бьется о блюдце. У девушки дрожат руки.

Где-то разрывается собачонка. Мерзкая бедолага.

- Я не понимаю, - говорит Кира.

Пауза.

- Что ты не понимаешь? – ласково спрашиваю я, гладя ее по руке.

- Я не понимаю, - повторяет девушка, шумно сглатывая, - почему официант спросил, сколько мы пробудем. - Кира хватается за мою руку. Терроризирует вопросительным взглядом. В уголках глаз скопились огромные слезы. - Какое его собачье дело, когда мы уйдем?

Утыкается лицом в мое плечо и начинает плакать. Вот это сюрприз для соседской компании, бесцеремонно глазеющей в нашу сторону. Я оборачиваюсь. На лицах застыли напряженные ухмылки, молодые люди не знают, как от них избавиться. Наверно, мы испортили всем аппетит, теперь им придется уйти.

Так и есть. Подзывают официанта. Девицы медленно собираются, рассовывая по сумочкам все, что успели вытащить. Еще и пытаясь при этом не смотреть в нашу сторону. Какие тактичные.

Официант приносит счет, они расплачиваются и уходят.

Свободной рукой я провожу по волосам подруги. Кстати, она успела перестать плакать. Кира отрывает лицо от моего плеча, стирает рукой слезы.

- Все в порядке? – спрашиваю я.

Молчит, вероятно, не понимая вопроса.

Если бы у меня были часы на правой руке, которой я поглаживаю Киру по голове, я бы посмотрел, не опаздываем ли мы на фильм. Но часы на левой, которая мне недоступна, ее сжимает Кира.

- Ты слышала? – спрашиваю я.

Снова собачий лай. Беспрестанно: гав, гав.

Кира резко отстраняется. Распрямляется и садится прямо.

- Ты почти ничего не съел, - кивает на мои тарелки.

Она права. Я смотрю на часы - времени остается совсем немного.

- Поделиться с тобой чем-нибудь? – спрашиваю я.

После осмотра тарелок девушка перекладывает к себе немного мяса и весь салат из тунца. Я его даже не попробовал.

Затем мы десять минут едим. Стремительная работа челюстями.

Прежде чем я заканчиваю с едой, к столу подходит официант и кладет счет. Я быстро просматриваю его, вроде все совпадает. Достаю кошелек. Как назло высыпается какая-то мелочь.

Наклоняюсь – и что же? – из-под стола на меня смотрит мерзкий черно-рыжий той-терьер с лохматыми ушами. Не отрывая от него взгляда, собираю монеты, и вдруг собака начинает лаять. Открывает пасть, немного надувается, приподнимает морду, выпускает из легких воздух - но беззвучно. Почти ничего не слышно. Будто доносится из-за нескольких стен.

Собрав мелочь, я поднимаюсь, и мы с Кирой уходим.



В кинозал мы попадаем очень просто. Напротив входа в кафе - вход в кинозал.

- Удобно, - говорю я Кире.

Мне приходит в голову рассказать про той-терьера из-под стола, но, услышав о собаках, Кира затыкает уши. Что ж, дело вкуса. Глупо настаивать, нужно было еще в кафе показать ей животное.

Когда мы находим свободные места, Кира отнимает руки от ушей, но сразу предупреждает, чтоб я вел себя прилично, больше никаких собак. Немного смешно от ее сурового взгляда, я даже отворачиваюсь, чтобы не рассмеяться при подруге.

Перед нами белый экран проекции, люди, пришедшие, как и мы, смотреть фильм. На Киру это воздействует положительно. Окончательно успокоившись, она берет меня за руку.

- Сегодня я странная, - почти шепчет подруга, – все выводит из себя.

Я молчу. Что на это ответишь, в самом деле. Кира стискивает мою руку и придвигается ближе. Глаза закрываются. Мы целуемся.

- Еще, - просит Кира.

Второй поцелуй чуть дольше первого.

Фильм никак не начинается. Вообще, сначала должны выступить два ведущих, кстати, мои знакомые. Объявить фильм, немного рассказать о нем, о режиссере. Только потом…

Думаю, еще есть время, и я успею до начала. Поднимаюсь с кресла. Кира вопросительно глядит на меня снизу.

- Из кафе можно приносить напитки, - объясняю я. – Ты что-нибудь хочешь?

Кира два или три раза моргает. Для нее это неожиданно.

- Подожди, посиди еще, - говорит она и тянет меня за руку. – Послушай.

Приходится сесть.

- Я же не рассказала, что со мной, почему я такая нервная, - долгий пристальный взгляд. – Я только проснулась, вышла покурить на кухню и увидела внизу мертвую девушку. Она лежала на асфальте в кофте и джинсах, но почему-то босиком. Рядом стояли два милиционера, о чем-то разговаривали. Я сразу поняла, что она выпала из окна. Я курила, наблюдала за милиционерами. Они так и стояли, ничего не делали. Когда я снова выглянула, прошло минут сорок, ничего не изменилось. Те же милиционеры, босая девушка. Ее даже не прикрыли ничем. Я смотрела сверху минут двадцать, пока не окоченела. Прошли два прохожих. Один что-то спросил. Милиционеры ответили, и он пошел дальше. Я ничего не услышала. Так я выглядывала до четырех часов, пока не пришло время ехать к тебе. Иногда милиционеры отходили погреться в машине, а девушка все время лежала. Не понимаю, почему они ничего не делали. Ни врачей, никто больше не приехал. Так девушка и пролежала под окнами. Когда я вышла из дома, появилась Скорая. Шесть часов ехала. Врачи накрыли девушку черным мешком для трупов. Даже не накрыли, а просто сверху на нее положили. Подул ветер, этот мешок понесло в мою сторону. Я так испугалась, что чуть в обморок не упала. Закричала. Но в последний момент ветер переменился, и мешок пролетел чуть в стороне. Кто-то засмеялся, то ли милиционер, то ли врач. Потом кто-то побежал за мешком. Я подумала, он сейчас заденет меня плечом, но он не задел. Вернулся, накрыл девушку. У нее голова высовывалась, и он подвинул ее ботинком под пакет. Я все стояла и тут поняла, что мне кричат. Повторяют одно и то же. Я напряглась. Они хотели, чтобы я не задерживалась, проходила дальше. Один милиционер, повторяя свое "женщина, проходите" двинулся ко мне. Я представила, что он сейчас подойдет, начнет до меня дотрагиваться… женщина, не стойте… и быстро ушла. Меня вырвало потом, когда я уже в метро спускалась. На лестнице, рядом с торговками. Только в поезде стала в себя приходить.

Пока Кира рассказывала, к нам несколько раз оборачивалась сидящая впереди девица. И еще два молодых человека справа от Киры. Тоже посматривали в нашу сторону, улыбаясь.

Кира впивается в меня глазами, ожидая реакции на свой рассказ.

- Бедняжка, - говорю я, поднимаясь. – Я скоро приду.

И пробираюсь к выходу.



В кафе у стойки бара стоят оба ведущих. Мы здороваемся. Я спрашиваю, скоро ли начнется фильм.

- Да-да, - говорит Алексей. – Сейчас уже начинаем.

Ведущий протягивает стопку с жидкостью янтарного цвета. Такие же они держат в руках. Объясняют, что одна оказалась лишней. Чокаемся, это коньяк.

Алексей мне нравится больше другого ведущего, которого, кстати, зовут также. Неделю назад я с удовольствием говорил с ним по телефону и сейчас хотел бы продолжить тот разговор, но второй Алексей протискивается между нами с вопросом.

Он интересуется, захватил ли я фотокамеру.

Черт подери. Конечно, камера. Я ее забыл.

Ошеломленный лезу в рюкзак. В главное отделение, во второстепенное. В обоих пусто. А ведь я весь день крутился, не выпуская камеру из рук, чтобы перед самым выходом забыть ее положить. Даже раскрываю рюкзак шире, как бы приглашая Алексея заглянуть, чем он, не стесняясь, пользуется.

- Весь день думал о фотокамере, - говорю я. - И в самом конце забыл.

- Но почему ты не положил ее сразу? – удивляется Алексей.

Я пожимаю плечами. Действительно. Что мне помешало?

Он значительно выше, поэтому смотрит на меня сверху. Я внимательно слежу за его лицом, пытаясь предвидеть, что произойдет дальше.

- Это не важно, - говорит Алексей. – Я привез фотокамеру. Зайдем в зал, ты ее получишь. Готов снимать?

- Готов.

Все-таки придется. Если б я был со своей камерой, мог бы сказать в конце, что разрядилась батарея или не заметил ничего интересного, а теперь придется всем этим заниматься.

Бегать между оппонентами, протискиваться сквозь публику, фотографировать физиономии, пикантные моменты, с разных ракурсов, расстояний. Еще и с Кирой, которой понадобится объяснять, чем я занимаюсь, почему снимаю этого, а, например, не того, и почему именно теперь, а не минуту назад, когда он говорил. Бегать, щелкать, объяснять, показывать, что получилось, слушать критику, спорить. И так без конца, при каждом удобном случае.

Адская скучная каторга. Стоило сразу отказаться, когда Алексей меня только попросил. Но я этого не сделал, и теперь придется расплачиваться.

Ведущие одновременно опустошают стопки с коньком и собираются уходить.

- Одну минуту.

Из-за этой кутерьмы с фотокамерой я так и не взял пиво. И что-нибудь Кире. Хорошо, что вспомнил про Киру. В холодильнике за стойкой как раз стоит бутылка с красным напитком, что-то фруктовое. Беру эту бутылку и бокал пива. Затем мы втроем уходим.

В зале моя беспомощность из-за занятых рук нисколько не смущает Алексея – он вешает фотокамеру за шнурок мне на шею и желает удачи.

Кто вообще такой этот Алексей?

Я несколько раз был у него в гостях. Он живет черт знает где, куда непросто добраться даже один раз, не то что несколько. С женой и двумя детьми уместился в крохотной двухкомнатной квартирке. В одной комнате он, в другой – остальные трое. Какое из этих помещений меньше, я так и не понял.

Меня поразило обилие стеллажей в его комнате. Ими была занята вся площадь стен, ни одного свободного сантиметра. Еще больше обескуражило то, чем эти стеллажи заставили.

Открытками!

Повсюду одни открытки. Еще и белыми торцами в комнату. Без картинок, по крайней мере, пока не вытащишь какую-нибудь открытку.

По всей видимости, их группировали по темам. Я достал наугад три открытки. Все с одной полки. Она была посвящена городским площадям. На другой полке стояли открытки с котятами. На третьей женщины разнообразной родственной принадлежности: мамы, бабушки, жены, сестры, дочери, тети, внучки, свекрови, тещи. Кто это определялось размашистой подписью золотыми буквами.

Так же на стеллажах были открытки с автомобилями, пейзажами, архитектурными памятниками, спортсменами, музыкантами, цветами, самолетами, церквями, писателями, крабами, едой, японками, небоскребами, вечерами, звездным небом, мультипликационными героями, техническими сооружениями, инвалидами, детьми, алкогольными напитками, новогодними украшениями, музыкальными инструментами, военной техникой, дикой природой, ангелами, продуктовыми полками, попугаями, пьяными, женщинами без ничего, библейскими героями, знаками зодиака, белыми медведями, цифрами, пляжами, известными картинами, хищными животными, розыгрышами, обнаженными мужчинами, радугами, силачами, национальными флагами, жирафами, планетами, поездами, дворниками, президентом, кроватями, надписями, фруктами, мягкими игрушками, той-терьерами, облаками, змеями, закатами, сердечками и черт знает чем еще.

Прошло полгода. Я снова приехал к Алексею. Стеллажи стояли пустыми. От былого разнообразия ничего не осталось. Я спросил, куда исчезли открытки.

Алексей простонал, черты лица исказились, будто ему в глаза направили яркую лампу, и прошептал что-то невнятное. Открытки то ли сожгли, то ли выбросили родители супруги, комнату которых он занимал.

Когда открылся дискуссионный клуб с политиками и писателями, я снова посетил Алексея. Теперь из его комнаты убрали и пустые стеллажи. А освободившиеся стены жилец решил прикрыть фотографиями.

К тому моменту висело три фото. Разных размеров, но все сделанные в клубе. На каждой позировал Алексей, менялись лишь известные гости, политики, писатели.

Вспомнив про мою фотокамеру, Алексей спросил, мог бы я приносить ее на заседания клуба. Я мог. Он попросил обязательно принести камеру в следующий раз. Готовилось нечто невероятное – клуб собирались посетить известнейшие радикальный политик и маргинальный писатель. Как выяснилось позже, это был один человек.

Я приехал с фотокамерой и сделал больше сотни снимков, которые передал потом Алексею. Свое обещание я выполнил, но фотография настолько опротивела, что я зарекся ею заниматься и в будущем.

Мой последний визит получился не слишком удачным. Алексей пригласил меня на свой день рождения.

Когда я приехал, именинник выбежал в прихожую, едва сдерживая слезы. Не дав, не то что раздеться – разуться, он втащил меня в комнату к гостям. Они были уже заметно пьяны. Алексей остался в дверном проеме, облокотившись на него плечом. К тому моменту он уже с трудом держался на ногах.

Мне не дали даже осмотреться, ни с кем познакомиться, хотя бы поздороваться. Именинник сразу же начал тыкать пальцем в клубные фотографии. Теперь ими были заклеены все стены. Сюжет не изменился – ведущий клуба Алексей, рядом с ним известный политик или писатель.

Насколько я понял из перебранки, которой развлекались гости, Алексею не поверили. Под сомнение поставили правдивость фото, что Алексей действительно находился рядом со всеми этими людьми.

Большую часть снимков считали надувательством. Какой-то специалист из присутствующих объяснил на примере снимка с радикальным политиком, который, так уж совпало, я и сделал, насколько неумело вмонтировали Алексея.

Его доводы многим показались убедительными. Да что там многим – если б я не был автором фотографии, то и сам занял бы его сторону. По крайней мере, склонялся бы к этому.

Алексей теребил мое плечо, требуя, чтобы я подтвердил достоверность снимков.

- Все это было на самом деле, - бормотал он сквозь слезы. – Скажи им. Ты же фотограф. У тебя с собой фотокамера?

Гости все разом уставились на меня. Развлечение с фотографиями, наверно, давно им надоело. Хотелось легкого оживления, которое они связывали с моим появлением.

Специалист, только что разоблачивший фотографию, презрительно посмотрел на меня и усмехнулся, заметив, что я надел свитер наизнанку. В воцарившейся тишине Алексей ослабил хватку, и я смог высвободить руку.

- Извините, - сказал я и вышел из комнаты.

Они, наверно, ждали, что я вернусь, переодев свитер, но так и не дождались. Потому что я сразу же покинул квартиру, бесшумно прикрыв за собой дверь. Благо, ни одеваться, ни тем более обуваться мне не пришлось.



Я возвращаюсь в кинозал на наши места. Киры нет. Обе руки заняты: в одной пиво, в другой бутылка фруктовой воды. На шее болтается фотокамера. Застываю в растерянности.

Как же так? Где она?

Девица и два молодых человека с удовольствием разглядывают мое недоумение. Немного смущенный я сажусь в кресло.

Из дебрей памяти вылезает воспоминание и сразу встраивается в нынешние декорации. Кира достает из сумочки целлофановый пакет с бананом. В ожидании меня съедает половину. Остаток с болтающейся кожурой заворачивает в пакет и убирает обратно в сумку. А потом направляется к выходу.

Но зачем?

Выбросить пакет с недоеденным бананом. Или зайти в туалет и там обрезать маникюрными ножничками ставшую ненужной кожуру, если ей дорога оставшаяся половина.

Вроде даже слышно запах банана. Может, действительно, вышла и скоро вернется?

Нет, понимаю я, она уже не вернется.

- А ваша подруга ушла, - говорит девица.

- Она что-нибудь передавала? – спрашиваю я. – …Мне?

- Ни единого слова, - девушка сдержанно улыбается.

- Просто взяла и ушла, - добавляют молодые люди и хватаются за животы.



Что можно сказать о фильме, который все-таки начинается после выступления ведущих, хоть и без Киры? Не лишенная приятности французская картина – не более.

Вначале, пока я пью пиво, ничего интересного не происходит. Закрученная история любовных отношений между мужчиной и двумя женщинами. С привлечением третьих лиц, не имеющих к этому никакого отношения, но вынужденных участвовать.

Интрига из-за недосказанности раскручивается очень медленно. Скукотища. Пару раз я даже зеваю. Ко всему прочему заканчивается пиво, приходится снова идти к барной стойке. Хоть я и стараюсь двигаться бесшумно, девица все равно оборачивается и провожает меня любопытным взглядом.

Я возвращаюсь. И снова под прицелом соседских глаз. Не пересесть ли к этой девице, раз уж она так мною заинтересовалась? Пожалуй, пока рано.

Так вот, фильм. После прогулки к барной стойке ничего не меняется. Только сюжет слегка углубляется в направлении безвыходности. Интереса это не вызывает, но и не раздражает. Уже что-то.

Потихоньку я опустошаю новый бокал, четвертый сегодня. И тут, как раз в середине фильма, автомобиль с главным героем попадает в аварию. И какую! Мастерски снято: все действие, длящееся от силы три секунды, показывают много раз, меняя точки обзора, скорость перемотки, пуская кадры в обратном порядке.

В аварии участвуют три транспортных средства: два автомобиля и трактор. Действие разворачивается на пустынном загородном перекрестке.

По роковому стечению обстоятельств все трое добираются до перекрестка почти одновременно. Но первым все-таки трактор. Там же у него глохнет двигатель. Водитель судорожно дергает за рычаги, вдавливает педали, но все без толку. Наконец, он замечает несущиеся на него автомобили.

Их расположение таково, что водители легковых машин не видят друг друга. Более того, один из них, а именно главный герой, отвлекается на чтение письма одной из фигуранток любовной истории. Застрявший между ними тракторист, хоть и видит обоих, повлиять на происходящее, дабы избежать аварии, не в силах.

Он все так же дергает за рычаги, ругается, обливается потом. В то время как автомобили несутся к нему с разных сторон. И вот, в последний момент трактор все-таки заводится и начинает движение. Как раз в тот момент, когда главный герой отрывается от письма и замечает, в какой кутерьме оказался.

Он поворачивает, чтобы проскочить там, где только что стоял трактор. И каково же изумление героя, когда он обнаруживает, что на ту же лазейку претендует еще один автомобиль, несущийся ему навстречу.

Чудом удается сначала не врезаться в трактор, а потом еще протиснуться между ним и другим автомобилем, лишь слегка задев последний. Великолепная операторская работа: можно разглядеть мельчайшие детали искаженных физиономий. И все это на огромной скорости.

Филигранный маневр прокручивают не один раз, меняя точки обзора, темп и хронологическую последовательность кадров. В конце концов демонстрируют с натуральной скоростью от начала до конца. Автомобиль главного героя, удачно избежав столкновения, съезжает с дороги и несется, подскакивая на кочках к нескольким деревьям, в одно из которых и врезается.

Внутри что-то загорается, но не взрывается. Два других водителя устремляются к вспыхнувшей машине и с изумлением обнаруживают, что в ней никого нет.

- Как же так? - негодует тракторист. – Я же видел мужчину за рулем. Куда он мог деться?

Они осматривают окрестности и находят главного героя рядом с кустами, куда он вывалился, прыгая на кочках.

Подзывают удачно подвернувшегося велосипедиста. Он и сам не прочь взглянуть на аварию. Но долго глазеть ему не позволяют и отправляют за помощью в ближайшую деревню.

Скоро место аварии заполняется зеваками. Приезжает полиция, чтобы отогнать их на положенное расстояние. Людей абсурдно много и все норовят увидеть пострадавшего.

Тракторист сумбурно оправдывается. Он не виноват, что двигатель заглох в самый неподходящий момент. А что он мог сделать? Это вам не велосипед, попробуйте сдвинуть трактор. Заискивающе всматривается в окруживших его людей. Понимающие кивки.

Со вторым водителем еще проще. Он вообще ничего не видел. Дорогу перегородил трактор. Затормозил, как только смог. Видите, даже вмятина осталась.

Почти все оставшееся время герой валяется на земле перед разбитой машиной. Приятна идея оставить его там на полфильма. Действительно, пусть лежит без сознания под взглядами зевак и начавшимся проливным дождем. А в самом конце, в финале, скончается в больнице.

Великолепно. Никаких страданий, только вспышки воспоминаний. Судорожные попытки понять, где он, что с ним случилось. Герой устал, как же он вымотался. Но нужно подниматься. Он полежит еще несколько минут. Пожалуйста. Совсем немного отдохнет и сразу же встанет. Жалко, испачкан пиджак. Придется выбросить. Или отдать в химчистку. Иногда им удается восстановить вещь, чтобы выглядела как новая.

В какой-то момент пострадавшего героя все-таки отвозят в больницу. Но врачи оказываются бессильны, и он умирает.

Как бы между прочим показывают обеих его женщин. Примчавшись в больницу, они узнают о смерти любимого мужчины. На этом фильм заканчивается.

В зале загорается свет. Зрители покидают свои места. Хочется и мне размять затекшие ноги. Пройтись. Хотя бы и к барной стойке. Освежиться. Может быть, взять еще немного пива.



Однако, причем здесь политика? Все-таки это дискуссионный клуб именно политического кино.

Об этом я спрашиваю молодого человека, подошедшего к барной стойке чуть раньше меня.

Юноша с неохотой оборачивается. Я задаю вопрос. Он не знает. Бестолково трясет головой.

- Нет, - юноша настолько изможден, что говорит почти шепотом, – не уверен.

- В чем вы не уверенны? – спрашиваю я.

- Что клуб именно политического кино.

- Но это так, - говорю я. – В этом задумка. Вы что же, не знаете, куда пришли?

Похоже, юноша уже порядочно выпил. А я принял его опьянение за усталость.

- Извините.

Подходит его очередь. Парень расспрашивает бармена о напитках.

- Извините.

Мне же остается ждать, когда он выберет.

- Извините.

Оказывается, это ко мне обращаются. Я понимаю, только когда извинявшийся касается моего плеча.

- Да?

Тот самый официант, что обслуживал нас с Кирой.

- Вы забыли свою собачку.

- Собачку?

От неожиданности я даже усмехаюсь.

Он кивает и неуверенно берет меня под руку.

- Пойдемте. Там под столом, куда я вас посадил, остался щенок.

В памяти возникает беззвучно лающее животное, из-за которого мы чуть не поссорились с Кирой.

- Это не щенок, - говорю я. – Взрослый той-терьер. Крупнее они не вырастают, такая порода.

Официант молчит, не выпуская мою руку. Выглядит при этом так, будто у него уже нет сил на споры, лишь слабая надежда на мою порядочность.

- Ладно, идемте, - говорю я. – Но, сразу вас предупреждаю, это не моя собака.

Официант едва заметно кивает, и мы отходим от бара, у которого все еще выбирает напиток мой предыдущий собеседник.

Возвращаемся к большому столу. Под ним, действительно, тот самый той-терьер. Когда я нагибаюсь, собачонка моментально меня узнает. Радостный лай, мельтешение хвоста.

Пса сторожит еще один официант. Он объясняет, что совсем скоро, прямо сейчас, в ресторан придет забронировавшая этот стол компания, поэтому я должен забрать свою собаку. Они не против, что я на время ее оставил, но всему есть предел. Дольше держать животное под столом они не могут.

Наверно, больше под воздействием выпитого, нежели его слов, я начинаю смеяться. Оба официанта терпеливо ждут, когда я закончу.

- И все-таки это не моя собака, - говорю я, перестав хохотать.

- Но зачем тогда вы оставили ее на время кинопоказа?

От нелепости вопроса меня снова разбирает смех. Однако на этот раз все ограничивается парой смешков. Какая бестолковщина.

- Молодой человек, с минуты на минуту придут наши клиенты. Поймите, стол заказан. Заберите, пожалуйста, собачку.

После этих слов официант приподнимает скатерть. Той-терьер смотрит на меня, виляя хвостом.

Другой официант, перехвативший меня у бара, уставился в одну точку. Только сейчас я замечаю, что он с трудом держится на ногах, настолько изможден.

- Что с вашим коллегой? – спрашиваю я, и сразу после моих слов тот валится на пол животом вверх.

Собака с бесшумным лаем вылетает из своего укрытия, проносится по официанту, а затем по залу, и выскакивает в холл, когда в ресторан входит компания человек из двенадцати, по всей видимости, та самая, о которой мы говорили.

Так и есть, дюжина новых посетителей направляется в нашу сторону. Официант хватает своего коллегу подмышками и стремительно оттаскивает к двери, за которой они скрываются. Волочащиеся по полу ноги сдвигают ковер, который теперь слегка топорщится. Уходя, я незаметно его поправляю.



В кинозал я возвращаюсь со стаканом пива. А у стойки, разговорившись с барменом, успеваю влить в себя пару бокалов белого вина.

Обсуждение уже началось, и я аккуратно пробираюсь к своему месту, стараясь ничего не пролить.

Оказывается, Кира вернулась и ждет меня. Что тут сказать - неожиданно. Подругу смущает бокал в моих руках, она едва заметно хмурит крови, но, к счастью, ничего не говорит.

- Я думала, ты тоже ушел, – шепчет Кира, когда я сажусь рядом.

Затем берет меня за руку и добавляет.

- Я рада, что ты еще здесь.

Бедняга весь фильм прождала у входа в клуб, а после не нашла ничего лучше, как вернуться сюда.

Я достаю из рюкзака бутылку фруктового напитка. А ведь во время просмотра, когда закончилось пиво, я хотел обменять ее на алкоголь. Двое молодых людей сбоку как раз держали в ногах полный рюкзак стеклянных бутылок.

- Что-то я совсем ничего не понимаю, - говорит Кира, кивая в сторону сцены с двумя ведущими и приглашенной знаменитостью.

- Так ты и фильма не видела.

В знак протеста Кира мотает головой. Оказывается, видела. Фильм показывали во Французском культурном центре, у нее как раз годовой абонемент.

- Представляешь, - прерываю я подругу, - в ресторане мне попытались всучить собаку, которая сидела под нашим столом.

- Какую собаку? – спрашивает Кира, не отрываясь от сцены.

Зачем же я снова об этом говорю? В прошлый раз мы чуть не поссорились.

- Того той-терьера. Который тихо лаял под скатертью.

Кира пытается понять, о чем говорит Алексей, ведущий. Я ее только отвлекаю. И все-таки она вспоминает про собаку. На лице проскакивает гримаса неудовольствия.

- Давай не будем ни о чем говорить. По крайней мере, об этом, - предлагает девушка. – Посидим молча, послушаем.

Еще через минуту она добавляет.

- Лучше объясни мне, о каком фильме идет речь. Я совсем запуталась.

Перевожу взгляд с подруги на сцену.

Там четыре стула. Боковые заняты ведущими. Между ними расположился тучный невысокий мужчина в женских очках. Сейчас он говорит, поэтому все взгляды обращены на его яйцеобразную голову неправдоподобно округлой формы. Завуалированная сверхкороткой стрижкой плешь угадывается в пробивающихся волосах. Снизу эллипсоид головы дополнен невзрачной рыжеватой бородкой и ушами, сползшими едва не на шею.

У выступающего высокий громкий голос. По крайней мере, не придется переспрашивать у соседей, что он сказал.

Но… что, черт возьми, он несет?

В самом деле… Кира была права – почему-то он рассказывает о Чехии.

Насколько удается понять, ведь я слушаю не с начала, тучный мужчина принял фильм за чешский. Он наспех расправляется с культурно-историческим контекстом - Пражская весна, пиво, Карловы вары, доступные цены, роботы Чапека, готическая архитектура, Вера Хитилова, похождения солдата Швейка - и переходит к самой Чехии, вернее, к тому, как чехи воспринимают нас, русских.

Тучная знаменитость мне не знакома. Но один из ведущих, Алексей, обращаясь, называет его Константином.

Краем глаза я ловлю оценивающий взгляд подруги. Кира придирчиво всматривается, пытаясь понять, насколько я пьян.

Дальнейший рассказ Константина вплоть до нашего ухода крутится вокруг его поездки в Чехию. Он посетил эту страну в качестве туриста, ничего серьезного. Достопримечательности, недорогие магазины, блошиные рынки, нескончаемые питейные заведения, вкусная еда, лечебные грязи, десятки пансионатов…

В результате этого нескончаемого перечисления я теряю нить повествования. Слушатель из меня никудышный. Как биатлонист из Киры.

Кира шепчет мне на ухо, что отойдет на минутку. Воспользовавшись моментом, я подсаживаюсь к двум молодым людям с полным рюкзаком. Обмен несколькими фразами, и они угощают меня бутылкой с незнакомой этикеткой.

Вероятно, мое дальнейшее поведение объясняется несовместимостью этого напитка с уже поглощенным алкоголем. Но меня никто не предупреждал.

Откручиваю крышку. Пиво уже выпито, можно налить в бокал, но в нем остатки пены. Поэтому я делаю пару глотков прямо из бутылки.

Пространство на глазах меняется. Визуальные планы чередуются случайным образом. Ряды зрительских затылков переносятся за сцену, ведущий Алексей с напарником Алексеем рокируются с девицей передо мной. Вдобавок, все начинает кружиться. Сцена, стулья, гости, особенно потолок, вертящийся в другую сторону. Нестерпимо яркий свет. Цветовые пятна, вспышки. Пол уходит из-под ног… хорошо хоть, я в кресле… откуда-то доносится грохот… нет, это чей-то голос… сотни голосов… Дребезжание… зал покачивается… раз, другой… как будто мы на корабле, а не здесь… в ресторане… или в киноклубе… Дискуссия… Чьи-то усмешки… Лысый Константин… Набитый бутылками рюкзак… Еще глоточек…

Зал наполняется не то дымом, не то туманом. Людей на сцене почти не разобрать. Звучный голос яйцеголового толстяка… едва не лопаются барабанные перепонки.

Тучный путешественник все еще в Чехии. Ему подворачивается местный житель, готовый ответить на несколько вопросов. Константина интересуют исключительно украинцы. Имитируя его интонацию, чех приступает к рассказу. Украинец, говорит он, прежде всего нелегальный гастарбайтер. В отличие от русского он приезжает не тратить деньги, а зарабатывать. Всегда на низкооплачиваемой работе и без социальных гарантий. Это его основные требования. К тому же, здесь не Россия, откуда украинцев регулярно выдворяют, здесь, в Чехии, их просто презирают. Но смотрят сквозь пальцы, потому что их трудом прирастает национальное богатство. У нас все гастарбайтеры тихие, смирные, и больше всего боятся попасться властям. Все, кроме украинцев, трудом которых прирастает… Тихие, смирные, и больше всего… Это их основные требования…

- Какая ахинея! - взрываюсь я, вскакивая с места.

Сотни, тысячи голов оборачиваются в мою сторону. В задымленном зале лица почти неразличимы. Вижу лишь напряженную физиономию Алексея. Настолько отвратительную, что я сдергиваю с себя фотокамеру и бросаю через весь зал, разросшийся за это время до невероятных размеров.

Звук удара, вопли. Голов двести устремляются к сцене. Ошпаренный кипятком муравейник. Тепловой взрыв. Мир приходит в движение. И все из-за того, что разбили кому-то физиономию.

Я неуверенно, держась за спинки стульев, пробираюсь к стене, а потом вдоль нее к двери. Хватаюсь за ручку, чтобы не упасть. Но под моим весом дверь открывается, и я вываливаюсь в холл.

Перевернувшись во время падения, бьюсь спиной о пол.

Застываю.

Раскрываю зажмуренные глаза.

Надо мной озабоченное лицо Киры.

Что-то влажное, шершавое скребет щеку.

С трудом поворачиваю голову.

Это той-терьер радуется моему появлению.

Виляет тонким хвостом.



Ничего не видно. Кромешная темнота.

Я ползу на четвереньках, постоянно натыкаясь на разбросанные предметы. Они попадают под колени, под ладони. В такие моменты я останавливаюсь, ощупываю находку, проверяю, годится ли в пищу. Никогда не годится. Ползу дальше.

Организм изможден, я с трудом передвигаюсь. Я бы давно прекратил, если б не жуткий голод. Поиск пищи среди пластиковых банок, холодных металлических пластин, целлофановых пакетов, влажной провонявшей чужим запахом одежды, измятых газет, старых ботинок, просто-таки смердящих, мелких монет, вываливающихся из рук, деревяшек с торчащими гвоздями, чего-то мягкого и липкого…

Подношу к лицу очередную находку. Обнюхиваю. Никакого запаха. Напрягаю зрение. Бесполезно. Руки трясутся от слабости и волнения. Медленно дотрагиваюсь языком. Момент прикосновения. На кончике остается вкус сладкой гнили. Сплевываю. Не годится. Нужно ползти дальше.

Я принюхиваюсь. Может, удастся обнаружить что-нибудь по запаху. Но никаких запахов я не чувствую. Их нет или я лишился обоняния.

Под левой рукой оказывается стекло. Испугавшись, что оно треснет подо мной, я решаю обползти. И все равно наступаю ногой. Глухой песочный треск, в колено врезаются осколки.

Инстинктивно отдергиваю ногу. Отползаю. Сажусь в рыхлую кучу мокрого тряпья. Притрагиваюсь к раненному месту. Тепло и влажно. Ладонь становится мокрой, пальцы прилипают друг к другу. Подношу руку ко рту, облизываю. Солоноватый вкус.

Нужно обвязать. Хотя бы мокрым тряпьем, что подо мной. Приподнимаюсь, пробую вытащить… кое-что показывается вдруг из темноты, но потом снова исчезает. Что-то белое. Торчащие из белого черные полоски. Шум… Действительно, отовсюду доносится непрекращающийся гул.

Темнота.

И вдруг снова!

Кругом почти все белое. Торчащие полоски. Вдалеке желтые огни, что-то двигается. Гул. Автомобили. Я иду, облокотившись на плечо Киры. Скорее даже, она тащит меня на себе.

Скамейка. Шагах в пятнадцати от нас.

- Давай - туда, – говорю я Кире.

- Как ты себя чувствуешь?

Она протягивает мне платок.

- Вытрись. У тебя все лицо в крови.

Сначала скамейка, потом все остальное.

Садимся.

Я беру платок. Вытираю губы. На светлой ткани остаются темные пятна.

- Может, снегом? – спрашиваю я.

- Ты с ума сошел, он же грязный.

- Откуда кровь?

Кира не сразу отвечает. Пауза.

- Когда ты вывалился из кинозала, выбежал твой знакомый и несколько раз ударил в лицо.

- Алексей? Ведущий?

- Не знаю. Может, и Алексей. Лицо у него тоже было разбито. Много крови. Капало. Он пытался зажать платком, но выронил его.

Фотокамера, которой я не сделал за вечер ни одного снимка, все-таки пригодилась. Какой подарок ее владельцу.

Постепенно прихожу в себя. Медленно... медленно… И в какой-то момент быстро. Мгновенное оживление. Разбитые губы растягиваются в улыбке. Во рту вкус крови. Несколько раз сплевываю. На снегу остаются одинаковые красные кружки.

- Ну что, идем? – спрашиваю я.

Кира не отвечает.

Я поднимаюсь. Иду, немного покачиваясь. Оборачиваюсь. Кира вопросительно смотрит на меня со скамейки. Пытается понять, смогу ли я одолеть дорогу к метро.

- Вставай, - требую я.

Подхожу и беру ее за руку.

Нет, она не хочет. Ни в какую. Обиделась из-за того, что я надрался до животного состояния. Но все это из-за бутылки с незнакомой этикеткой. Моей вины здесь нет.

Где, кстати, эта бутылка? Неплохо бы проверить, что в ней. Как хоть называется напиток.

Оказывается, я уже иду в сторону метро. А где Кира? Осталась на скамейке. Странный провал в памяти. Я вспоминаю, как говорю, что тороплюсь успеть на метро. Она не отвечает. И я ухожу без нее.

Согнув руку, касаюсь пальцами лямки на плече – рюкзак на месте. А внутри еще и бутылка. Изучаю этикетку, но в тусклом фонарном свете почти ничего не разобрать. Читается только название – Prepečenica.

Пара глотков. Откашливаюсь. На вкус это черт знает что. А запах еще хуже. Убираю обратно в рюкзак.

Вот и метро. Я останавливаюсь метрах в десяти от стеклянных дверей. Решаю немного подождать. Чего? Может быть, Киру.

Одна из четырех дверей на выход закрыта. Ею в основном и пытаются воспользоваться. Суются, толкают плечом, тянут на себя. У кого-то это занимает больше времени, у кого-то меньше. Важно понять, что рядом еще три двери, они-то и открываются.

Молодой парень долго тычется в закрытую дверь, а потом выходит в соседнюю. Он так обозлен, что с силой дергает ее на себя и едва успевает выскочить, чудом не задетый возвращающейся дверью. Парень замечает, что я его разглядываю, и отводит глаза. А я достаю Prepečenica и делаю еще несколько глотков.

Может, все-таки вернуться за Кирой? Удостовериться, не примерзла ли она к скамейке. Или снова пойти в клуб? Не исключено, что там до сих пор обсуждение. Константину объяснили, что это французский фильм, и теперь он рассказывает про Францию. Можно будет вставить пару мыслишек. А если клуб уже закрыт, там ведь же и ресторан. Всегда можно подсесть к компании. Выпить Prepečenica. Поговорить. Хотя бы о той же Чехии.

Пока я перебираю варианты, возникает одно мелкое неудобство. Желая поскорее от него отделаться, я захожу за колонну. На самом деле меня отовсюду видно, но прохожие в этот час почти ничем не интересуются. Можно и здесь.

Еще немного Prepečenica и я обнаруживаю себя взобравшимся на гранитное возвышение, с которого начинаю декларировать.

- Ну да, я невысок, щупл и безобиден? – почти кричу я. – Но что с того? Почему я не имею права на такую же жизнь, как остальные? У меня другой взгляд на вещи. Но ведь общество обладает запасом терпимости - противников большинства не расстреливают. Так, по крайней мере, мне всегда казалось.

- Что ж, допустим, я диссидент. Я, например, в знак протеста отливаю где ни попадя. Но, еще раз, это мой способ протеста. За что меня штрафуют власти и поносят горожане, едва ни палкой тыча в причинное место?

- Вдобавок, я безработный. Но я этого и не скрывал. Вспомните Библию: не судите и не судимы будете. Кто дал вам право судить? Книга, ценимая в современном мире выше всего остального. Зачем вы поносите Конституцию и испражняетесь на Библию?

- Я называю себя осмысленным атеистом, но даже мне тошно ваше безбожие. Человек должен быть насажен на идейный стержень. Он прямо с ним и появляется на этот свет. Христианство, либерализм, нигилизм – одна херня – стержень должен быть.

- В самом деле, почему вы так озлоблены? Взять хотя бы вчерашний вечер. Стоило мне присесть у входа в метро, чтобы разобраться с кишечником, как тут же налетели милиционеры и поволокли меня в отделение, пытаясь по дороге выклянчить взятку.

- О какой взятке шла речь, если я даже штаны не успел натянуть? А кусок испражнений волочился следом, так и не отделившись от прямой кишки. Перед самым отделением его, этот кусок, придавил ногой участвующий в задержании офицер.

- Кто эти люди? Они что, с Луны на вас свалились? Милиция, давящая дерьмо на глазах у прохожих? Да это вы сами. Плоть от плоти. Понимаете, бестолочи?

У возвышения, на которое я залез, собирается небольшая толпа, человек пятнадцать, не больше. Вот и моя аудитория. Остальные проходят мимо, скептически улыбаясь или вообще отворачиваясь. Этих большинство.

Среди прохожих я замечаю Киру. Она спешит в метро. Я спрыгиваю со своего постамента, желая догнать подругу, но, зацепившись ногой за что-то, повисаю вниз головой, едва не врезавшись лицом в гранит.

- Кира! – кричу я в отчаянии.

Трое мужчин высвобождают мою ногу и возвращают обратно на постамент. Они хотят продолжения. Даже не хотят – требуют, сыплют угрозами. Желание становится опасным.

Под одобрение собравшихся я достаю из рюкзака бутылку Prepečenica. Отвинчиваю крышку. Глоток… и я проваливаюсь в глубокий сон.

Щелчок и мгновенно все исчезает.

Пустота.



Омерзительным нелепым кошмаром проступает в памяти вчерашний день. Как пятна грязи на бумаге.

Я оказываюсь дома только утром. Снимаю в прихожей рюкзак. Он расстегнут. Наружу торчит бутылка. Крышки нет, внутри осталось немного желтоватой жидкости. И – боже мой – эта ужасная вонь.

Вбежав в туалет, я выливаю остатки пойла в унитаз и немедленно спускаю воду. Потрясенный разглядываю свое отражение. Грязная сильно опухшая физиономия с темной полосой от виска до противоположной скулы.

Тщательно мою руки, лицо. В раковину падает мыльная пена, почти черная. Проходит минут десять, прежде чем с рук начинает стекать прозрачная вода.

Решаю убрать бутылку обратно в рюкзак. Один ее вид пробуждает вчерашнее безумство, только что смытое в раковину. Но, странное дело, бутылка натыкается на что-то мягкое. Я заглядываю в рюкзак – внутри маленькая собачка, черно-рыжий той-терьер. Похоже, дохлый.

Гадкая псина. Я тыкаю в нее горлышком бутылки, той-терьер начинает пищать. Все-таки живой. Я замечаю, что он дышит. Но не просыпается, даже не открывает глаза.

Пьяное омерзение накрывает с новой силой. Как избавиться от животного? Выбросить бы его в окно вместе с рюкзаком и пустой бутылкой. Уцепившись за эту идею, я вбегаю в кухню.

Какая мерзость! Тошнотворно! Вчерашние помои! Что это было? Кто в этом участвовал? Уж точно не я. Но кто тогда? Мой двойник, вторая субличность. Дремавшая все это время. Вернее, претворявшаяся, что полностью со мной солидарна. В любых вопросах, во всем до мельчайших нюансов. Идеальный союз. И внезапно такой поворот. Все вдребезги. Взаимопонимания как не бывало. Меня отшвырнули. На сцену вылез убогий дублер, до сих пор безоговорочно копировавший каждое мое движение. Тут же распоясался. Вышел из подчинения. Отбросил нормы поведения, приличия. Я перестал его узнавать. Двойник окунул голову в дерьмо. И чью голову? Мою! Своей у него нет. В самом деле, что же произошло? В какое уныние все это вгоняет. Одни лишь намеки на воспоминания, пустые догадки. Никакой конкретики. Но какое отвращение. Или… не отвращение… скорее ревность… Бессмысленность. Ревность к своей субличности по отношению к окружающим. Другими словами к себе же. Чудовищное предательство после отстранения. Моя половина от меня отделилась. То, что я всегда считал своим, меня отринуло. Я был забыт. В неведении растоптан. Субличность развлекалась на моих останках с малознакомыми людьми. К чертям собачьим такую близость. Плевал я на единение. Растоптано… Неприятие… Отвращение, переходящее в ревность. Ревность, возвращающаяся к отвращению. Но к кому? К себе? Или к другой субличности, безобразно от меня отстранившейся? Ставшей чужой. Где она теперь? Ау-ууу. Притащилась под утро как неверная баба. Из гостей, где поносила супруга, выставляла посмешищем. Отдалась там же, не выходя из общей комнаты, первому, кто ее захотел. Под всеобщее улюлюканье. Веселье в беспамятстве. Гадость! Гадость! Вернулась под утро. Залезла в постель к мужу, а от нее до сих пор разит чужими телами. Потом и спермой. Муж, не просыпаясь, отворачивается. Утыкается лицом в стену. И правильно делает. Все лучше, чем прижиматься к развратной бабище. Мне бы его категоричность.

Омерзение сменяется унынием. На глазах выступают слезы. Кухня осыпается сотней осколков.

Бесцельно блуждающий взгляд останавливается, наконец, на маленьком столике. Риты за ним нет. В это время она спит. На подоконнике только ее пепельница. А рядом…

Что там рядом? Неразличимое пятно.

В рюкзаке, который я держу в руках, что-то дергается. Раз, еще один. Наружу вылезает той-терьер. Падает на пол. Крутится у моих ног, недоумевая, где он оказался.

Я подхожу чуть ближе к подоконнику. Отсюда удается разглядеть, что это за пятно. Черная кожаная перчатка с торчащим из нее запястьем. Между средним и указательным пальцами зажата потухшая сигарета. Из тех, что курит Рита. Тонкая, с ментолом.

Псина неожиданно заливается лаем. На этот раз не беззвучным – оглушительным.

- Шум может разбудить Риту, - приходит мне в голову.

Я таращусь на подоконник. Вернее, на запястье в перчатке. Потухшую сигарету…

Той-терьер мешается под ногами.

Если б я был художником, то взялся бы за картину.

Прямо сейчас.

"Забыла сигарету у окна".

Но, к сожалению, я не умею рисовать.