Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление

Live Journal | Есть смысл отрицать нигилизм | Киногруппа music.Нигил | Журнал "Опустошитель"

[главная]

:мокрыми краями

С задних рядов аудитории доносятся звуки какой-то возни. Слышны резкие голоса, стук скамеек об парты. Несколько минут все делают вид, что ничего не слышат.
В конце концов, преподаватель не выдерживает.
- Что там еще за ругань?
Низкий молодой мужчина вздрагивает и смотрит поверх голов студентов. Ничего не видно.
- Что там еще за ругань? - снова спрашивает он.
Все оборачиваются и смотрят на последний ряд. Никого там, конечно, нет.
Все равно, что ко мне в комнату заходит мама, а потом мы оказываемся в автобусе. Мы едем, а она угощает меня сладостями из сумки. Сегодня утром я вернулся из летнего лагеря.
На улице тепло. Мама достает пакет сока, аккуратно отрывает треугольный кончик и протягивает мне. Я делаю несколько глотков, вдруг давлюсь и сплевываю на пол. Откашливаясь, роняю пакет, и весь сок растекается по автобусу желтой лужей.
Мама дает деньги и говорит, чтобы я пошел купил билеты. Кроме нас едут человек пять. Они смотрят в окно и ни на что не обращают внимания.
Рядом с водительской кабиной я замечаю кондуктора - женщину лет тридцати, ровесницу мамы. Протягиваю ей несколько монет. Она берет, отрывает от рулона два билета и дает мне. Когда я ухожу, кондуктор смотрит мне вслед и замечает лужу сока, рядом с которой сидит мама.
- Подожди, - говорит она.
Я останавливаюсь и оборачиваюсь к ней.
- Мы никуда не поедем, пока ты не уберешь за собой.
С досады я разжимаю пальцы, и билеты падают на пол. Я молча стою, не зная, куда деть взгляд. Он мечется по всему автобусу не в силах остановиться на чем-то одном. Несколько крупных капель появляется под глазами и стекают по лицу. Хочется лечь где-нибудь и заснуть. И я стекаю на пол вместе с солеными каплями.
Кто-то подходит ко мне сзади и мягко кладет руку на плечо. Я оборачиваюсь и, еще не успев ничего увидеть, узнаю маму.
- Пойди посиди, Алеша, - говорит она.
Я иду, сажусь рядом с лужей и смотрю на маму. Она что-то объясняет кондуктору. Та слушает, ни разу не меняясь в лице. Потом заходит в кабину водителя и бросает оттуда половую тряпку. Мама наклоняется, поднимает мокрую тряпку и возвращается ко мне.
Она подбирает юбку, становится на колени и начинает вытирать пол. Через две минуты лужа исчезает. Мама встает, относит тряпку в водительскую кабину, благодарит кондуктора. Которая в ответ не говорит ни слова. Потом подходит ко мне.
- Все в порядке, Алеша, - говорит она.
Садится рядом, достает из сумки несколько салфеток и вытирает мокрые руки.
- Возьми еще что-нибудь, - говорит мне.
Автобус останавливается.
- Какая ты дура, - кричу я на маму и выбегаю на улицу.
В крохотное боковое зеркало я вижу огромную улыбающуюся харю водителя, который закрывает двери, прежде чем мама успевает выбежать за мной. Автобус уезжает.
Как если бы я еще не приехал из лагеря, и меня так и называли Вжиком. Я стою с друзьями, которые все на год-два старше меня, а поэтому выше и сильнее. Я самый маленький, поэтому они зовут меня Вжиком.
Мы стоим и говорим о чем-то, когда подходят ребята из нашего отряда. Они приехали вчера утром, и мы еще не успели познакомиться.
Ребята слышат, как меня называют Вжиком и подходят к нам.
- Это он что ли Вжик? - спрашивает один из них, показывая на меня. - Это же Кактус. Это ни какой не Вжик.
Они тут же придумывают мне новое прозвище - Кактус. Я не знаю, как поступить. Мне нужно быть Вжиком. А не каким-то Кактусом.
И уже через несколько секунд старшие друзья начинают знакомиться с ними, забыв про меня. Я так и стою в растерянности и жду, когда кто-нибудь вспомнит обо мне.
Но они все знакомятся друг с другом. Каждый с каждым. Я слышу имена, повторяющиеся одновременно по три-четыре за раз. Они знакомятся как будто несколько часов подряд.
И в самом конце очередь доходит до приехавшего парня примерно моего возраста. Я присматриваюсь к нему, и все становится понятно.
- Вот Вжик, - представляет его кто-то.
А тот парень все молчит, слегка улыбаясь. Внезапно он переводит взгляд на меня.
- Вот Вжик. А это Кактус, - говорит кто-то.
И новый Вжик улыбается как-то громче, чем раньше. Так и не произнося ничего, он смотрит на меня.
Звучит горн на обед, и мы отправляемся в столовую. Старый знакомый подходит ко мне и хлопает по плечу.
- Не обижайся, - говорит он.
И немного обогнав, добавляет:
- Кактус.
Не обижайся, Кактус. Я понимаю, что проиграл этой немой негромкой улыбке. Проиграл Вжика и пол-лета оставшегося пребывания в лагере.
Как будто родители вышли из дома по делам, а через несколько часов вернулись уже другими людьми. Растерянными, чужими и неизлечимо больными. Они вдруг оба заболели всеми самыми страшными болезнями в мире.
Каждый день они вылезают из кожи, которая скрипит и рвется из-за их движений. У них отваливаются ногти и выпадают волосы. Глаза вваливаются внутрь. Кости становятся ломкими и скрипучими.
С каждым днем слюноотделение все обильнее. Языки разбухают и едва умещаются во рту. Я боюсь, что они забьются в горло и родители задохнутся.
Мама и папа теперь постоянно лежат в одной кровати. При прикосновении друг к другу они меняют половую принадлежность. На это невыносимо смотреть.
Отец превращается в женщину. У него вырастает уродливая грудь, от чего он полночи кричит. И мне приходится вызвать Скорую помощь.
Врачи приезжают, но не хотят иметь с нами дела. Я открываю дверь, в своих белых халатах они проходят внутрь. Но как только видят родителей, сразу же уезжают. Ничего не говорят и уезжают.
Только один раз какая-то молодая медсестра оставляет мне шприц и две ампулы с лекарством. Она протягивает ампулы по одной в каждой руке и говорит:
- Для мамы, - показывает подбородком на одну ампулу, - и для папы, - на другую.
Врачи уезжают, а в спальне так никто и не успокаивается. Родители кричат, и слышно, как у них уже начинают ломаться кости.
Я захожу, когда, совсем обезумев от боли, эти люди ползают друг по другу. Окончательно потеряв контроль над собой. С ввалившимися глазами и сломанными костями. Они похоже на невкусное желе. Которое так и стоит в холодильнике, всеми забытое.
В этой суматохе смен пола родительские тела деформируются настолько, что уже нельзя определить, кто из них кто.
На полу вокруг кровати валяются отвалившиеся фрагменты - принадлежности вторых половых признаков. Невозможно воняет сразу всеми человеческими выделениями.
Я никогда здесь не убираюсь и не меняю белье. Воздух пропитывается каким-то особым веществом. Веществом эволюции.
Нельзя больше находиться с ними в одном доме. Я выливаю жидкость из обеих ампул в шприц, который от этих стонов начинает расти у меня в руках. Приближаюсь к кровати и, приложив все силы, протыкаю сросшиеся тела родителей.
Они вскрикивают последний раз в жизни, и в квартире снова становится тихо. Лекарство прямо на глазах помогает.
Через минуту я выхожу из квартиры и плотно закрываю за собой дверь. А полуметровый шприц так и остается торчать из родительского комка. Все еще немного увеличиваясь.

Так странно.
Странно выйти ночью из дома,
оказаться на улице в одной рубашке,
едва прикрывающей стыдные места.
И пойти к остановке.
Кого-то встречать.
Когда кругом темно,
и автобусы
несколько часов назад перестали ходить.

Прийти.
Подождать несколько минут.
И встретить незнакомого человека.
Который, едва подойдя к освещенному месту,
окажется девушкой-сновидением.
Девушкой-оболочкой легких содроганий.

Улыбнуться ей.
Увидеть, как она улыбнется в ответ.
И отвести к себе домой.
Она - твой ночной гость.
Она - твоя ночная гостья.
Она - чей-то необычный подарок.

- Почему ты в одной рубашке, Алеша? - спросит девушка-оболочка немного застенчиво.
Ты посмотришь вниз и увидишь свои голые ноги, успевшие испачкаться придорожной грязью. Легкий ветер слегка поднимет края рубашки, и ты стыдливо прижмешь их к телу. Она засмеется.
Вы вдвоем станете смеяться. И никто из вас не будет знать, что делать дальше.
Как будто даже случайно я зайду к кому-то в гости. Сяду на диване и спрошу разрешения позвонить.
- Конечно, конечно, - ответят хозяева, - звоните.
Я наберу номер, но напутаю в одной цифре. И все равно на другом конце ответит нужный человек. Мы поздороваемся, потом я спрошу:
- Как дела?
А вместо нужного человека ответит кто-нибудь другой - женщина, например. Она скажет, чтобы он отвлекся на минуту и сделал, что она просила, а он уже обещал и так и не сделал ничего. Она так и скажет, со всеми этими дурацкими уточнениями.
Он засмеется, а я услышу, что женщина давно положила вторую трубку. Может быть, даже не брала.
- Она совсем сумасшедшая?
Он сделает вид, что не расслышал. Потому что они живут так годами. В двухкомнатной квартире. Лежат на кроватях каждый в своей комнате. И никогда не выходят друг к другу. Даже не думают об этом.
И когда я звоню, они общаются по телефону. Как будто не замечая меня. Не подозревая, что это я позвонил.
Он постоянно что-то обещает ей и так ничего не делает. Она просто берет трубку во время разговора и говорит:
- Дима, прервись на минуту и сделай, что я просила, а ты уже обещал и так не сделал ничего.
Дима смущенно смеется, не зная, что мне сказать. А я слышу, как вторая трубка бьется об телефон в комнате его матери.
Мы продолжаем говорить. И через десять минут все повторяется. Он никогда не прекращает разговор. А она никогда не забывает напомнить.
Дима, отвлекись на минуту… Смех и удар трубкой об телефон. Они так живут годами.
Однажды я захожу к нему домой. Не помню, как ко мне попал его адрес. Но я захожу.
Дверь открывает та самая женщина. Мы здороваемся. Она приглашает меня войти и сразу же уходит в свою комнату. Потом уже не выходит из нее.
Я раздеваюсь и прохожу в другую комнату. На кровати лежит Дима и разговаривает по телефону. Он подбородком указывает мне на стул. Я молча сажусь.
Дима разговаривает минут десять, наверно, не собираясь заканчивать. Я подхожу к окну и замечаю на улице, как невысокий преподаватель понимает, что на задних партах никого нет. А студенты уже начинают оборачиваться и тихо посмеиваться над ним. Он думает, что пора, наконец, закончить семинар, который и без того затянулся на двадцать минут.
Преподаватель дожидается, когда из аудитории выходит последний студент. Подходит к двери и плотно закрывает ее. А потом медленно маленькими шагами приближается к последнему ряду, заглядывает за парты и видит там свое искаженное отражение.
Оно вылезает в обличье двух вульгарных женщин и пятнадцатилетнего подростка. У женщин оказываются глупые некрасивые лица с размазанной помадой. А подросток вообще без ничего, в одной рубашке.
Преподаватель невольно садится на край подвернувшейся парты и негромко спрашивает:
- Зачем вы здесь?
Но даже сам себя не слышит, потому что ровно в тот же момент женщины начинают громко смеяться. Сначала одна, потом вторая.
И пятнадцатилетний мальчик долго застегивает свою потрепанную рубашку из тонкой дешевой ткани.
Точно также как частицы неудержимого хохота, разлетевшиеся вдруг по всей Земле. Они забиваются в дыхательные пути людей и крупных животных. Которые после этого смеются, не в силах остановиться.
Через несколько часов непрерывного хохота у пораженных разрываются легкие. В изнеможении они валятся с ног и задыхаются остатками веселья.
Эти частицы поражают все континенты, распространяя вокруг смертельные дозы радости. С каждым часом увеличиваясь в размерах.
И когда низкий преподаватель, сидя на парте, спрашивает женщин, зачем они здесь, он просто не успевает договорить. Двери с силой вышибает поток частиц неудержимого хохота, распространяющихся из комка родительских тел. Что-то там смешивается со случайными дозами лекарств и болезнь мутирует в самый разрушительный вирус во Вселенной.
Частицы размером с гранулы песка врываются в аудиторию. Буря засыпает хохочущих людей, не оставляя им времени на веселье.
Этажные перекрытия не выдерживают, и аудитория проваливается вниз. Забитая хохочущими телами и песком, она летит, пронзая Землю насквозь.
Как будто частица врывается в легкое бурого медведя. И вот уже вся Земля хохочет над странностью своей кончины.
Хохочущая планета летает тысячелетиями, так и не сходя с орбиты. Как и было рассчитано погибшей цивилизацией.
Как, например, вспомнив что-то, молодая медсестра распахивает дверь Скорой помощи. На ходу выскакивает из машины и бросается к подъезду. Неужели она могла дать эти ампулы мальчику? Какая безрассудная халатность.
Забежав в дом, девушка со всей силы вбивает кнопку вызова, и лифт начинает медленно опускаться с верхних этажей. Нужно бежать по лестнице.
Она отталкивает спускающегося вниз подростка в одной рубашке и несется наверх. В ушах ритмично стучит кровь и мысль, что только бы успеть.
Медсестра бежит и бежит. Наконец, она понимает, что забыла, на какой этаж ей нужно. И когда, совсем обессилев, падает на площадке двадцать третьего этажа, из квартиры выходит мальчик, которому она дала ампулы десять минут назад. Он плотно закрывает за собой дверь. Он отстраненно улыбается.
Девушка слышит долгий автомобильный сигнал. Это водитель Скорой помощи вызывает ее обратно. По улыбке мальчика она догадывается, что опоздала.
Какой-то полоумный университетский преподаватель рассказывает ей, как неуютно чувствуют себя люди в крошащейся вселенной. Когда мир вокруг осыпается мелкими кусками. И еще в самом начале цельность происходящего рушится.
Фрагменты жизни становятся как будто не связанными друг с другом. И то, что когда-то считалось полезным, теперь совершенно бессмысленно. Потому что все причины перепутываются в осыпающемся мире. Все мироздание уходит в крошку. И люди сыплются вместе со всем остальным.
Ни для кого не делается исключений. Все одинаково.
Медсестра оказывается девушкой-оболочкой с очень странной болезнью ума. Она вдруг переносится совсем в другое место, забывая, что произошло.
И сразу за ней следом все происшедшее рассыпается в крошку. Как будто не существовав вовсе.
Время и пространство, поменявшись местами, необратимо заражают друг друга. И теперь, в ту же самую секунду, ото всюду вылезают вульгарные женщины с размазанной помадой.
Они вылезают из-под кресел водителей. Из-под черных сумок безликих кондукторов. Из-под юбок чьих-то матерей, плачущих на последнем сиденье. Из-под задних парт пустых аудиторий.
От неожиданности водитель резко тянет руль. Автобус заносит в сторону, и он переворачивается на бок, въезжая лобовым стеклом в остановку.
Девушка-оболочка вылезет из него невредимая и в ночной темноте видит едва успевшего застегнуться подростка в одной рубашке.
Он подходит к ней и молча улыбается. А она улыбается ему в ответ. И дальше они идут вместе. Подросток считает ее чьим-то необычным подарком.
Только сзади видно, что это не девушка, а виртуальная оболочка. В которой мечутся частицы хохота мужского, женского и среднего рода.
Девушка-оболочка идет, а за ней все так и сыпется. Крошками и мокрыми краями.