Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление
Live Journal |
Есть смысл отрицать нигилизм |
Киногруппа music.Нигил |
Журнал "Опустошитель"
[главная]
:устойчивое неравновесие
Сумерки в горах. Солнечный свет неотвратимо покидает засыпающее
пространство. Его место занимает липкая густая тьма. Тьма не абсолютная, не
кромешная – прозрачная и сплошная. Застилающая горное окружение, прозрачная тьма
– самое страшное состояние природы. Исчезающие не навсегда предметы сливаются с
отсутствием света. А их тени продолжают двигаться, все незаметнее. Все
незаметнее. Наконец, и тени исчезают в мрачных оттенках серого. Наступают
прозрачные сумерки в горах. Наступает новое время суток. Я смотрю на горы,
возвышения и впадины, крутые подъемы и не менее крутые спуски. Приятно
осознавать проявления одного и того же. Я вглядываюсь во тьму и замечаю сотни
людей, лежащих на грязных подстилках у самого края пропасти. Все они спят.
Многие из этих людей ворочаются во сне и бесшумно падают вниз. Только
немногочисленные мелкие камушки летят им вслед, фиксируя исчезновение.
Освободившееся место моментально занимает другой. Люди без глаз ходят у края
пропасти, вынюхивая пустоту. Найдя свободную подстилку, они ложатся и мгновенно
засыпают. А еще через несколько минут падают вслед за остальными. Вслед за всем
остальным человечеством. Только немногочисленные мелкие камушки летят им вслед,
фиксируя исчезновение. Иногда бродящие у края люди, не дожидаясь освобождения
места, сталкивают вниз первого попавшегося спящего. Я не раз видел, как
отчаявшийся человек останавливался в метре от свободной подстилки и несильным
пинком сталкивал в пропасть лежащего рядом. Мне становилось не по себе, когда
из-под моих ног сыпались мелкие камни. Я отходил от обрыва, продолжая смотреть
на звездопад тел. Привыкнув к темноте, я мог различать лица людей. Падающие
широко раскрывали еще недавно отсутствовавшие глаза, вонзали в меня свой
запредельный ужас. Всем им было известно, что на их место незамедлительно лягут
другие. Я ужасался, когда один из обреченных замечал меня. Его все расширяющиеся
от ужаса глаза начинали пожирать все пространство вместе со мной и моими
страхами. В какой-то момент он оступался и падал в пропасть. И, раскрыв рот,
начинал кричать. Но я ничего не слышал. Через мгновение упавший вместе с
раскрытыми глазами и ртом, исчезал в прозрачной тьме. Не в силах наблюдать это,
я отворачивался, упираясь взглядом в точно такие же обрывы по всему пространству
гор. Одинаковые широчайшие глаза с распространяющимся во все стороны страхом
замечали меня. Одинаковые кричащие бесшумностью рты пытались оглушить сумерки.
Грязные подстилки заставляли зажмуриться. И только потом я начал улавливать
окружающие звуки - звуки падающих в воду телефонных трубок. Люди таяли в
воздухе, и на дно пропасти летели только свалившиеся вместе с ними телефонные
трубки. Я видел это постоянно. Пока не проснулся. Я открыл глаза, очутившись
в полутьме своей комнаты. В памяти, моментально освободившейся от дремотного
сна, всплыли предшествующие события. Несколько дней назад сестра принесла
котенка со сломанной лапой. Котенка отнесли к ветеринару, который поставил на
лапу металлический стержень. Недавно, лежа на диване, я услышал под собой
копошение: котенок всегда залазил под диван, когда оставался в комнате только со
мной. Я продолжил читать, но все усиливающийся шум отвлекал меня. Отложив книгу,
я отодвинул от стены диван, чтобы достать глупое животное. Металлическим
стержнем оно зацепилось за сломанный зонт, и теперь, смешно шипя, пыталось не
подпустить меня близко. Чтобы быстрее достать его, я отодвинул диван дальше.
Из-за чего на пол упал стоявший сверху телефон. Подняв и положив его на кресло,
я достал котенка. В последний момент животное вырвалось из рук и убежало в
другую комнату, волоча за собой зонт. Я придвинул к стене диван и взял в руки
телефон. Фиксирующая разрыв соединения телефонной линии лампочка мигала. Так
и не поняв, в чем дело, я отложил телефон в сторону и продолжил читать книгу.
Каждые пятнадцать минут трубка издавала неприятный щелчок, уведомляя о разрыве
линии. Сейчас я лежал на кровати, разбуженный этим щелчком. Я еще не раз
засыпал и просыпался от шума телефонной трубки. Повторенный десятки раз
неприятный звук постепенно выводил меня из себя. Засыпая, я видел один и тот же
сон, пропускал его через воображение, травмируя сознание. И к пяти утра совсем
выдохся. Разбуженный очередным щелчком, поднялся с кровати и пошел в комнату с
котенком. Животное спало рядом с прицепившимся к лапе зонтом. Я снял с
металлического стержня зонт. Схватил калеку за сломанную лапу и, не обращая
внимания на шипение, поднес к окну и выбросил на улицу. Затем лег в кровать и
заснул. Телефон больше не мешал. И проснулся через двадцать лет. Лежа на
старой кровати в огромном помещении, огляделся. Несколько детей играли в грязном
углу. Они кидали друг другу резиновые игрушки с отгрызенными носами и ушами.
Кидали от одного другому, от одного другому. Веселились, напрочь забыв о
времени. Но дети меня не интересовали. Их высокие, но негромкие голоса
сливались с тишиной и совершенно не мешали. Здесь была и моя супруга. Она
перекладывала вещи из одного шкафа в другой. Это была трудолюбивая женщина,
всегда заботившаяся о нас с детьми. О своих и моих родных. О знакомых, которыми
могли стать все подряд. Это был добрейший человек. Эта безмозглая идиотка,
перекладывающая вещи из шкафа в шкаф, была добрейшим человеком. Я лежал и
смотрел на ее утиные движения, на уродливое обессмысленное лицо. Ни грамма мысли
и красоты. Падающие в пропасть имели такое же выражение лица. В другом углу
комнаты тренировался наш сын. На его руках были боксерские перчатки, и он со
всего размаха наносил удары по синей увесистой груше. Наносил удары, вкладываясь
всем телом: рукой, корпусом, ногами. Было приятно смотреть на отскакивающую в
безысходной покорности грушу, издававшую звуки соприкосновения с плотью. Это был
сын добрейшего человека. Повернув голову, я посмотрел в окно. Вдоль
деревянного забора шли два молодых человека. Один из них был нашим старшим
сыном. Они обсуждали свои университетские задачи. Я сотни раз слышал эти
разговоры об устойчивом равновесии, о неустойчивом равновесии, о неравновесии.
Студенты действительно обсуждали проблемы, а не пусто перекидывались
неинтересными словами. В моей груди разлилась вязкая отвратительная гордость за
сына. Но я продолжил лежать на кровати, не в силах подняться на ноги. Супруга
переложила все вещи и прямо здесь же, так как у нас не было других комнат,
начала готовить обед. Капли раскаленного масла падали на мое лицо, выводя из
отрешенности инвалида. Но я терпел. Продолжал терпеть неуверенную жесткость
бестолковости. Я не раз предлагал отодвинуть плиту от кровати, но всегда
находились причины, мешавшие этому. Всегда находились причины, душившие
комфортное существование. Это было очевидно и нестерпимо. Очевидная
нестерпимость добрейших идиотов. Однажды, когда мне было тринадцать лет, я
поехал в магазин электроники, чтобы купить несколько нужных приборов.
Возвращаясь обратно, решил не дожидаться автобуса и пошел пешком. Хулиганы
отобрали у меня купленные приборы и забрали механические часы. Я отдал все,
только услышав их низкие голоса. Эти ребята даже немного посмеялись надо мной,
прежде чем испарились, оставив неприятные воспоминания. Придя домой, я впервые
подумал об очевидной нестерпимости добрейших идиотов. Старший сын вошел в
комнату вместе с другом и поздоровался со всеми находящимися в комнате. Никогда
не понимал, зачем здороваться, например, с маленькими детьми, не понимающими,
что происходит вокруг? Зачем здороваться с идиотами, перекладывающими вещи из
шкафа в шкаф? Но старший сын здоровался со всеми. А я продолжал лежать на
кровати, наблюдая падающие лица с настежь раскрытыми глазами. Скоро супруга
позвала обедать. За стол сели все, кроме меня и детей, продолживших играть. Дети
и я - мы даже не замечали друг друга – теперь были объединены. Я услышал радость
и чавканье, чавканье, погруженное в радость, радость, нанизанную на чавканье, и
заснул. Неплохо и замечательно. Уже после первого сорвавшегося в пропасть
лица меня разбудили и сунули в руки тарелку. Как обычно, это были объедки – все,
что не смогли съесть за обедом. Без лишнего и неуместного желания я начал есть.
Сытые дети и супруга следи за мной, смотрели, чтобы я не подавился или не
оставил что-то не съеденным. Наверное, если бы я все-таки подавился, они
запихнули в меня все, что осталось. По-моему, эти проблемы не стоят даже зевка.
Зевнув можно подавиться. Супруга мыла посуду, когда сын, боксирующий с синей
грушей, решил прыгнуть в длину. В нашей огромной комнате было все. В том числе и
ничем не прикрытая шахта неработающего лифта. Сын решил перепрыгнуть ее: это
около шести метров. Никто ничего не сказал, когда он подошел к краю шахты и
сделал шестьдесят шагов назад. В то время я находился с завязанным ртом. После
обеда они завязывали мне рот, чтобы я больше ничего не просил. Я никогда больше
ничего не просил. Похоже, никто не собирался препятствовать прыжку. Я лежал и
упивался глупостью окружающих. Висевшая над головой люстра светилась глупостью.
Даже не заметив люстры, сын разбежался и прыгнул в шахту. Ударившись спиной о
противоположенную стену, он упал вниз. Жизнь в комнате продолжилась. Старший
сын с товарищем углубились в решение задач, супруга перекладывала вещи обратно,
в первый шкаф, дети кидались игрушками. Я лежал на кровати с вывалившимися из
тарелки кусками еды. Семейные недотепы убирали за мной только перед сном, и
ничто не могло изменить этого. Безгранично глупо. Глупые летящие в пропасть лица
тоже никогда не убирали грязные тарелки. Старший сын кричал на мать, когда
его товарищ подошел к шахте. - Попытка прыжка должна разрешить противоречие
глубины, - сказал он. Сын-боксер прыгнул часа полтора назад. Очередному
прыгуну тоже никто не мешал. Он разбежался и, не долетев до стены, упал вниз.
«Как же воняют мои трусы» - подумал кто-то. Однажды, когда мне было семь лет,
мама вышла во двор, чтобы найти и привести меня домой. Она долго искала, пока не
наткнулась на гаражи, между которыми мы сидели. Мама заметила маленьких детей,
тыкающих палками в землю. Подойдя ближе, она увидела, что дети тыкали палками в
труп человека. Среди них был и я. Она взяла меня за руку и быстро отвела домой.
Несколько дней после этого со мной обращались неправдоподобно ласково. Мне это
нравилось. Потом я понял, из-за чего. Старший сын, оторвавшись от книг,
подошел к шахте. Я посмотрел в его лицо. И не увидел ничего необычного.
Серьезно. Сын просто стоял и смотрел вниз. А рядом стояло его лицо и тоже
смотрело вниз. - Как дела во вселенной черных клеток? - спросил я. И меня
с головой накрыли одеялом. Сквозь одеяло я услышал голос старшего сына: сын
нервничал. - Черт возьми, это кончится когда-нибудь? Видимо, его удивляло
падение товарища. Товарищ падал и не мог упасть. Никак не достигал поверхности.
Хотя, может, сын имел в виду что-то еще. Конфликт поколений, например. - Что
вы здесь делаете? – заорал он. Супруга удивленно захлопала глазами. Хлопушка
– я слышал это сквозь одеяло. Похоже, о существовании старшего сына она вообще
не знала. - Что? – спросила супруга. - Я не понимаю, почему здесь это
происходит, - закричал сын. - Супруг, - сказала мне супруга. - Прекрати.
Замолчи, - сказал я сыну. - Да не замолчу я, - прокричал он. – Мне надоела
ваша глупость. Что вы делаете с просохшими насквозь ничего не замечающими
идиотами? Что вы намерены делать друг с другом? - Замолчи, - сказала
супруга. - Они прыгают вниз, не обращая ни на что внимания, - продолжил сын.
– Я удивлен. Я удивлен, что все они валятся в одну и ту же дыру. Все они
действительно валились в одну и ту же дыру. Неопрятная очевидность проткнула
всех нас насквозь.
|