Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление
Live Journal |
Есть смысл отрицать нигилизм |
Киногруппа music.Нигил |
Журнал "Опустошитель"
[главная]
:музыка играть в темноте
В электричку я зашел, как к себе домой.
Все было на своих местах: книжные шкафы у окон, матрас, лежащий на спинках
сидений, телевизор в конце вагона и еще по мелочи прямо на лавках. Письменный
стол стоял в проходе. Я прошел по вагону, расстегивая куртку на ходу. Так
было привычней: никогда не разуваться при входе, нет смысла разуваться, если
живешь в электричке. И первая же неожиданность: кто-то стащил книгу со стола,
их было три или четыре, сейчас две, остальные исчезли. Кто это мог сделать?
Наверно, та свинья, которая заходила вчера... Нет, вот они. Я забыл, что утром
читал их, лежа на этом диванчике. Вот, Виан и Мисима, обе здесь. Забавно,
диванчиком я называл деревянное трехместное сиденье, твердое как затылок идиота.
Мне не приходилось выбирать: вагоны все одинаковые. Я сел за стол. Никакой
усталости не чувствовалось, моя ларечница, как обычно только пугала, что я буду
валиться с ног. Хоть она и была влюблена в меня, но слишком глупа, а это всегда
раздражает. Ладно. Я чувствовал себя прекрасно и не стал, как любил иногда, разваливаться в кресле, а сразу взял книгу
и открыл наугад. Глаза сами побежали по
строчкам.
Мальчик был похож на карлика. На вид ему было лет
десять-двенадцать. Шея как будто отсутствовала: большая угловатая голова
вырастала прямо из туловища. Они с мамой подошли к скамейке, сели. Женщина
достала из сумки пакет с чем-то зеленым. Это были кусочки яблока. Она надкусила
один и передала сыну. Мальчик съел, она дала ему еще кусочек.
Мой старый рассказ, написанный три или четыре года назад. Я
посмотрел на обложку книги - Сборник нецензурируемой прозы - журнал, мы издали
всего один номер, больше нам просто не удалось, его никто не стал читать. Тем
лучше, я вернулся к тексту.
Рядом со скамейкой прошла девушка. Я увидел только ее ноги в
узких брюках, заправленных в высокие сапоги. Мальчик-карлик тоже смотрел на
ноги. Мы с ним подняли головы и - как варикозная вена поверх красивого лица -
вместо девушки оказалась шестидесятилетняя старуха, вырядившаяся по молодежной
моде. Молодость с угрюмой физиономией. Я внимательно всмотрелся в старуху. У
нее почти не было морщин или этих некрасивых впадин, появляющихся с возрастом,
но выражение - именно оно ее выдавало.
Электричка остановилась. Черт, не хотелось откладывать книгу,
но к открывшимся дверям уже потянулись люди с перрона. - Нет, нет, - твердил
я им без конца. - В этом вагоне нельзя ехать. Они сопели, они отплевывались,
пытаясь протолкнуть меня внутрь и завладеть жилищем. - Какое нахальство,
закрыть весь вагон, - закричала грузная дама. - Да, такого не должно быть, -
остальные были с ней согласны. - Целый вагон. Что хоть с ним случилось? Я
отодвинул их на полметра: когда они поддаются любопытству, это гораздо легче
сделать. - Не знаю. Я следую в вагоне до конечной станции и не должен никого
впускать. Понимаете? Они закивали. У грузной женщины затрясся жир под
подбородком: она тоже понимающе кивала. Некоторые свалили, чтобы успеть зайти в
соседние вагоны. Эта стояла передо мной и никуда не уходила. Она поздно
спохватилась, успела только дернуть головой, чтобы увидеть, как закрываются
двери. Последней закрылась моя дверь. Вагон сдвинулся с места, женское лицо в
окошке поползло назад, и сквозь скрежет металла я услышал неуверенные
ругательства толстухи. До нее наконец стало что-то доходить. Но слишком поздно,
как всегда. Я вернулся к своему рассказу.
Старуха остановилась между мной и мальчиком и теперь смотрела
куда-то вдаль. Черты лица заходили в конвульсиях кривляния. Я не знаю, что она
этим выражала, наверно, хотела привлечь хоть чье-то внимание. В любом возрасте
им нужно только внимание. Мальчик смотрел на маму, она ему улыбалась. Мне
стало противно, и я отвернулся. Омерзительный взрослый карлик, спрятавшийся в
нем рано или поздно все равно вылезет. Будет ли эта женщина, считающая его своим
сыном, так же ласково на него смотреть. Бесхитростная дегенератка: она была еще
невыносимей карлика. Яркой вспышкой что-то дернулось сбоку - красное -
обильно накрашенные губы девицы, стоявшей рядом со мной. Красные как оплеуха от
нетрезвого отца, они выделили лицо карлика, и я машинально всмотрелся в него.
Дряхлая, цвета сигаретного пепла, обожженная кожа, сморщенная, к тому же
собравшаяся в складки. Маленькие глаза, лезущие из орбит, чтоб хоть что-то
увидеть, и высокий ровный лоб - плита над последним балконом. Я настолько
погрузился в эту физиономию, что ни на что уже не обращал внимание. А следовало.
Мать карлика заметила, что я смотрю на него, она просто остолбенела, она даже не
ожидала, что такое может произойти с ее сыном, что на него кто-то
посмотрит. Когда я понял, что из этого получится, было уже поздно. Карлик
сказал матери одно или два слова, это ее моментально привело в бешенство. В
следующий момент она уже была на ногах и ринулась ко мне, сначала она шла, но
потом не выдержала и побежала.
Сволочь. Моя толстуха не сдалась так просто: теперь она
смотрела на меня сквозь стекло. На чем интересно она стояла? Невероятно. Она
как-то примостилась сбоку вагона и ехала снаружи. Я отложил книгу, подошел к
окну, за которым она была, даже встал на лавку, чтобы увидеть, на чем стояла
толстуха. Но ничего не получилось - она все закрывала своим телом. Толстуха
раскрыла рот и что-то прокричала, я не расслышал ни слова. Это было бесполезно:
толстое стекло, стук колес - даже она должна была понимать. Похоже, толстуха
оказалась еще большей идиоткой, чем я думал, она была напугана и продолжала
что-то орать. В это не стоило ввязываться. Я несколько раз стукнул костяшкой
пальца по стеклу на уровне ее лба. - Можете не стараться, - сказал я. Хотя
бы по губам прочитает, если повезет. Она не унималась. Хорошо, все понятно, я
прошел к своему столу, но даже не успел взять книгу, как засвистел гудок и поезд
стал останавливаться. Станция. Эта идиотка одной из первых подскочила к двери
моего вагона. Она орала, от возбуждения срывала с себя какие-то украшения,
пыталась рассовать их по карманам и рассыпала на перрон. - Вы просто больной,
вы - идиот. Какого черта вы не пускаете никого в вагон? Что здесь могло
сломаться? Здесь все в рабочем состоянии. Просто невозможно. Толстуха ползала
передо мной на четвереньках, пытаясь собрать свои побрякушки, часть уже
соскользнула в шахту. Подходили другие пассажиры. Они не собирались заходить в
вагон, хотели только посмотреть, из-за чего столько шума. Толстуха не
унималась. Тяжело дыша, она собрала все, что еще не было в шахте, и теперь
пыталась подняться на ноги. - Вы - преступник и дегенерат, - орала она. -
Такое только идиоту могло прийти в голову. Я сейчас пойду к начальнику станции,
он с вами разберется. Нет, я сделаю по-другому, вы впустите меня в вагон, и я
доеду, куда хотела, нормально, а не держась за присохшую краску,
понимаете? Двое мужчин, наконец, помогли ей подняться. Теперь она стояла,
продолжая орать на уровне моей груди. - Вы хотя бы понимаете? Я сойду на
своей станции, и уже там мы разберемся с вами. Мы подключим власти, это так не
останется, я запросто могла соскочить на ходу и разбиться, так часто
случается. Остальные были на ее стороне. Толстуха вдруг неожиданно доходчиво
все им объяснила, меня это даже немного смутило. Мужчины посматривали на меня,
выжидая момент, чтобы перейти к действиям.
В последний момент я успел увернуться от рук разъяренной
мамаши. Она хотела вцепиться в мое лицо. Почему-то именно это пришло ей в
голову. Молодящаяся старуха посмотрела в нашу сторону. Ее лицо все также
дергалось в конвульсиях. Она попробовала улыбнуться, смутилась и снова
отвернулась. Прежде чем дать матери карлика броситься на меня во второй раз, я
запрыгнул на скамейку, перемахнул через кустарник и быстро удалился по соседней
аллее.
Так развились события в моем рассказе, мне пришло это в голову,
когда пассажиры уже тянулись ко мне, пытаясь схватить за одежду. В реальности
все оказалось сложнее: здесь мне не удалось ни от кого сбежать. Разумеется, меня
впихнули внутрь. Все эти зеваки, которые наблюдали истерику толстухи, многим
наверняка даже ехать никуда не нужно было - все ввалились в мой вагон. И
моментально все поменялось, когда они оказались внутри. Толстуха расправила
плечи, теперь она была горда собой, и двинулась по проходу к письменному
столу. - Невероятно, - снова заговорила она. - Он книжки здесь читает,
художественную литературу. Несколько мужчин усмехнулись: книжки - такое им
даже в голову не могло прийти. Остальные рассаживались по лавкам. В суматохе я
не заметил, как электричка сдвинулась с места и поехала дальше. Толстуха
потребовала, чтобы я снял свой матрас со спинок сидений: она хотела ехать именно
на нем: очень устала от недавней езды снаружи вагона. Я не сразу обратил на нее
внимание, потому что был занят ребенком, здесь был еще и мальчик лет шести, за
что и поплатился. Многого мальчик все равно сделать не мог бы - он ковырялся в
моих грязных вещах, находил в них кусочки разноцветного мыла и клал в рот. С
толстухой оказалось не так просто. Она снова разъярилась, снова орала, что я
измываюсь над ней, пользуясь своей силой. Это было так глупо, и я не сразу пошел
помогать ей с матрасом. Она уже ревела, слезы заливали две книги, которые я
читал утром. Меня это раздражало. - Да помоги ты ей, - рявкнул на меня
какой-то маляр. Маляр. Какой безвкусный урод: хоть бы не позорился так: в
своей оранжевой безрукавке, он уже достал из моего шкафа бутылку пива и теперь
отхлебывал из нее, пытаясь унять отрыжку. У толстухи потекла косметика, и
лицо окрасилось в серый цвет. Я помог ей с матрасом. Она даже не поблагодарила.
Что ж, это ее дело. Нужно было воспользоваться случаем и обратиться ко всем этим
ослам, сказать им что-нибудь ободряющее. - Друзья, - начал я. - Коль вы
все-таки оказались в вагоне, хотя не должны были здесь быть: он закрыт на ремонт
- ведите себя как можно скромнее. Хотя бы оттащите этого ребенка от моих вещей,
он объестся мылом и всем будет только хуже. Здесь есть его родители? Женщина
с плоским лицом вскочила с лавки и схватила мальчика. Тот захныкал, можно было
продолжать. - Не берите без спросу ничего из шкафов. Это вещи, которые мне
нужно доставить в сохранности, раз уж я здесь. И не вытирайте лицо моей
одеждой. Последней фразой я целил в толстуху - она пыталась оттереть свои
чернила бежевой рубашкой, которую мне подарила ларечница. Гордячка толстуха
дернула подбородком и швырнула рубашку обратно на диванчик. - Я думала, это
половая тряпка, - буркнула она. Похоже, я задел ее за живое: она считала себя
выше всего этого. - Там, в тамбуре есть щель, из которой течет чистая вода.
Можете умыться. Это добило ее, я даже перестарался. Она снова была на ногах:
стояла прямо на матрасе, и выла от возмущения. - Вы невоспитанное хамло,
молодой человек. Вы вонючий неврастеник, как мой муж, даже не умеете
разговаривать с женщинами. Она собиралась и дальше орать, но это надоело не
только мне. - Заткнись, наконец, - крикнул на нее маляр. От солнца и
нескольких глотков пива его клонило в сон, он стал раздражительным. Толстуха
сразу же замолчала. Похоже, именно так и нужно было с ней разговаривать. Все
вроде опять налаживалось, можно было снова сесть за стол. Я раскрыл журнал, свой
рассказ, оказывается, я уже прочитал. Какая глупость: так ничего и не понять,
чем он закончился. Тот парень просто убежал от мамаши с карликом. И что? В
отличие от него, мне это не удалось. В вагоне становилось все жарче. Лучи
солнца били в окно и так нагрели стол, что невозможно было прикоснуться к нему.
Я одернул руки, свесил их сбоку стула и откинулся на спинку. Ни один человек в
вагоне не смог бороться со сном, и все заснули.
Мы жили вдвоем в небольшой комнате - без коридора, кухни или
ванной. Посреди комнаты стояла огромная кровать, по краям оставалось немного
места. Мы все время лежали на кровати - могли днями не вставать. И к нам в
комнату повадились забираться дети. Причем в большом количестве: они приходили
вдесятером или еще большей компанией. У некоторых был свой ключ, другие
непонятно как заходили. Когда я уставал терпеть их у себя, то вставал и
начинал швырять детей в разные стороны, а среди них были уже довольно здоровые
пятнадцатилетние парни, бил их, пинал ногами и выставлял за дверь, но они снова
приходили. Все это только развлекало их. Они стояли над нашей кроватью и
скалили зубы. Как только я вставал, все прятались за какие-нибудь тумбочки или
просто прислонялись к стене, считая, что так будет труднее их заметить. Они нас
не стеснялись. Однажды, когда никого из них не было, я увидел, что в дощечке,
на которой крепится дверной замок, не хватает нескольких гвоздей. Я сказал своей
девице, чтобы принесла мне пару гвоздей, а я починю, наконец, дверь. Но она не
знала, о каких гвоздях идет речь, даже не представляла, что это может быть. Она
просто заорала на меня, что все это ей надоело, и я в печенках у нее сижу. Мы
крупно поссорились, я забыл про дверь, оставил ее открытой. И после этого дети
перестали к нам приходить, больше мы их не видели. Наверно, нашли кого-то
поспокойней.
Я проснулся. Эти люди, с которыми я ехал, оказались еще хуже,
чем мне показалось вначале. Как последний идиот, я спрыгнул с поезда: увидел
что-то интересное в траве, когда мы медленно проезжали мимо какой-то поляны. Мне
как будто на секунду прищемили рассудок, раз я так поступил. Я спрыгнул с
подножки и, не торопясь, пошел по поляне. Что там было, я уже не помню.
Казалось, догнать поезд будет раз плюнуть, но все вышло иначе. Я вдруг поймал
себя на мысли, что потерял контроль за временем, не помнил, сколько прошло с
того момента, когда выпрыгнул из вагона. Меня передернуло: мои вещи, книги,
старые публикации - все осталось там, с этими скотами. Я развернулся и
побежал. Как водится, ноги сами понесли меня, выбрав достаточную скорость, мне
оставалось только искать глазами поезд. Сложности посыпались сразу же: я
никак не мог найти железную дорогу, она затерялась в кустах и высокой траве. Но
через несколько минут, когда я уже подумывал развернуться и бежать в другую
сторону, дорога нашлась. Вернее, я увидел крышу удаляющегося поезда. Как я ни
старался, догнать его мне так и не удалось. Это было не просто: как быстро я ни
бежал, поезд не приближался. Наконец, я остановился, продолжать это было
бессмысленно, я смирился. И теперь, когда я удрученный шел по путям, пытаясь
отдышаться, мой вагон снова появился. Железная дорога спускалась в овраг, и я
увидел его сверху. Какая удача, я ускорил шаг и уже через пару минут был рядом с
ним. Поезда не было, стоял только мой вагон. Я быстро забрался по лестнице и
в тамбуре столкнулся со своей ларечницей. Невероятно, она тоже была здесь. -
Как хорошо, как я рада тебя видеть, - сразу же заверещала она. - Я так рада тебя
видеть, ты все-таки успел, нет, ты не успел, ты не мог догнать нас, и мне
пришлось отцепить вагон. Мы снова вместе. Ларечница прижалась ко мне, я
ощутил ее влажное дыхание, и отстранился: в такую жару это было невыносимо. -
Ладно, - сказал я. - Пойду посмотрю, как там в вагоне. - Все в порядке, -
успокоила она. В вагоне все спали, никто не заметил моего исчезновения. Мне
повезло: нельзя, чтобы эти ослы что-нибудь почувствовали. В вагон зашла
ларечница. Она хотела что-то рассказать и, как всегда, была переполнена
эмоциями. Смотря ей в глаза, я поднес палец к губам. - Тихо, - зашептал я. -
Никто не должен проснуться. Она закивала, и мы вышли в тамбур. - Что
произошло? - спросила ларечница. - Почему ты едешь с этими людьми? Я пожал
плечами. Нужно было хоть ненадолго избавиться от нее, чтобы подумать, как теперь
действовать, но ларечница не унималась. - Ну, что же? - Не знаю, - я снова
пожал плечами. - Они забились в вагон на остановке. Похоже, им по вкусу, что
здесь происходит, и они будут торчать до самого конца. Ларечница уставилась
на меня своими коровьими глазами. Какой же глупой она мне казалась со своим
нелепым сочувствием. Одна гримаса убожества сменялась другой: ее лицо заходило в
конвульсиях, как у молодящейся старухи из моего рассказа. Я влепил ей
пощечину. - Ааааа, - вскрикнула она. Что-то снова защемило мой рассудок. Я
захотел задушить ее, схватить за череп, воткнув пальцы в глаза. Эта
бесхитростная расположенность на ее глупом лице, невыносимое убожество. Я снова
ударил ее. - Убирайся, пока я не убил тебя, - прошипел я. Она
вопросительно посмотрела на меня - как кошка, которую ударили во время
игры. - Все кончено, вытряхивайся вон. Ларечница продолжала смотреть на
меня, но вдруг ее взгляд сполз куда-то в сторону. Я машинально повернулся назад.
Все эти твари, которые еще минуту назад спали в вагоне, теперь припали к стеклу
раздвижной двери и наблюдали за нами. Дерьмо, сплошное одичавшее дерьмо с самого
утра. Через мгновение меня уже волокли по вагону двое мужчин. Толстуха снова
проявляла активность, она собиралась добить меня. - Я говорила, что он не
умеет себя вести. С самого начала это знала, - выла она. - Я не думала, что до
такой степени: бить женщину, пользуясь ее беззащитностью. Какой позор для нас,
мерзавец. Они дотащили меня до письменного стола и бросили на диванчик, все
на те же книги, которые я читал утром. Ларечница тоже прошла в вагон, строя из
себя пострадавшую, мученицу. Женщина с плоским лицом и ребенком, объевшимся
мылом, вела ее под руку, как будто после пары затрещин та не могла идти
сама. Мужчины, потирая руки, топтались рядом с моим диванчиком. Они едва
сдерживались, чтобы прямо сейчас не набить мне рожу, и только ждали приказа
толстухи. Та снова была в центре внимания: с задранным подбородком, она уже
смыла чернила с лица и теперь упивалась своей властью над этими бедными
ублюдками. - За что он вас ударил? - спросила она мою подругу. Та
посмотрела на меня, во взгляде были только испуг и непонимание. - Я не знаю.
Он просто ударил, не объяснял, за что. - Он часто так делает? - Нет. Мы
знакомы только неделю. Это в первый раз. У ларечницы потекли слезы. Мне стало
жалко ее. Действительно, зачем я это сделал, можно было обойтись без рук. -
Набить рожу и ссадить с поезда, - рявкнул маляр в оранжевой безрукавке. Он
снова был с бутылкой, снова пытался унять отрыжку. - Замолчи, - осадила его
толстуха. - Мы приличные люди, а не идиоты, чтобы так поступать. - К тому же,
у вас и не получилось бы ничего, - сказал я. - Она отцепила вагон. Вы разве не
видите, мы же уже никуда не едем, стоим на месте? Они все разом вскинули
головы и посмотрели в окна. На лицах свернулись первые морщины страха. Зажав
горлышко большим пальцем, маляр побежал к выходу и выскочил наружу. Через
несколько секунд он влетел обратно и заорал. - Он и в правду отцеплен. Только
наш вагон, ничего больше нет. Маляр стал протискиваться ко мне, явно что-то
задумав. Мощным взмахом руки толстуха выбила у него бутылку. Она совсем
разнервничалась. - Почему отцепили вагон? - завыла она, уставившись на
ларечницу. Та уже ревела. - Я не знала, - сквозь всхлипы выговорила она. -
Я хотела, чтобы он успел, я думала, так будет лучше. - Какая дура, - толстуха
присела на скамейку. - Это просто невыносимо: они хотят убить нас, оба, один
хуже другого. Что теперь делать в этом лесу? Тут-то и явились привокзальные
власти. Нам все-таки повезло: наверно, мы остановились не так далеко от
станции. Представителей власти было четверо, один из них сразу же
закричал: - Документы. Всем предъявить документы. Это привело моих
попутчиков в чувство. Они стали рыскать по карманам, своим огромным сумкам,
которые успели перепутаться и валялись черт знает как по всему полу. - Я не
намерен провести здесь весь день, - снова заорал тот человек. Он был прав, а
эти скоты, с которыми я провел все утро, конечно, нет. Не многим из них удалось
найти документы. Скорее всего, у большинства их вообще не было, они искали
только для виду. Я показал документы самым первым. Это расположило ко мне
железнодорожников, они поняли, что среди собравшегося хлама, есть хотя бы один
приличный человек. - Все в порядке, - сказал мне главный среди них. - Вы нас
больше не интересуете. Можете идти по своим делам. Это было любезно с его
стороны, но, как и любая любезность власти, совершенно бесполезная: куда я мог
уйти отсюда. Они проверили всех. Четверо из семи так и не смогли ничего
найти: два идиота, швырявшие меня на диванчик, маляр и ларечница. Последняя
блеяла, что оказалась здесь случайно, со мной. Известная песня. Когда
железнодорожник повернулся ко мне узнать, так ли это, я замотал головой: нет, я
не знаю эту женщину. Сама во всем виновата. Толстуху и мамашу с ребенком
оставили в покое: у мамаши было в порядке с документами, а с толстухой, наверно,
просто не хотели возиться: уже с самого начала она донимала их вопросами, они
быстро все поняли. - Что это за шкафы в вагоне? - спросил
железнодорожник. Остальные злорадно посмотрели на меня. Мне пришлось подойти
к нему. - Это мои вещи, - сказал я. - Что они здесь делают? У вас есть
разрешение на провоз? - Да, - выпалил я. - Покажите. Я залез в карман и
достал первую попавшуюся бумажку. На этот раз, похоже, я попался, оставалось
только тянуть время. - Интересно, - сказал железнодорожник, просматривая мою
бумагу, это была инструкция от видеокамеры, наверно. - Вы тоже пройдете с
нами. Они вывели нас из вагона, мы спустились в овраг и стали удаляться от
железной дороги. Станция оказалась в глубине леса минутах в пятнадцати ходьбы.
Это даже станцией не было: ни путей, ни перрона я не увидел - так, какое-то
обшарпанное здание. Мы зашли внутрь, и быстро оказались в кабинете начальника
станции. С перепуганным лицом тот сидел за столом. Похоже, он опасался наших
конвоиров не меньше нас. - Задержали в отцепленном вагоне, - главный
представил нас начальнику. - Документы, - пискнул он. - У всех есть? - Нет
ни у кого. Вернее, у этого есть, но он вез с собой мебель, это запрещено. У него
было это разрешение, там ничего не разобрать, написано не по
форме. Начальнику всучили мою инструкцию, он быстро пробежал ее глазами.
Удивление так въелось в его физиономию, что она просто не могла выдать другое
выражение. Он вернул бумагу главному. - Не наш случай. Его можно
отпустить. - Да, - подчинился железнодорожник. Он передал мне инструкцию и
тихо извинился. Через несколько секунд я уже был за дверью. Нужно как можно
быстрее добежать до вагона. Эти железнодорожные скоты могут в любое время
отогнать его на ближайшую станцию. Тогда можно распрощаться со всеми своими
вещами, это было бы концом всего. Я выбежал на улицу. И здесь же,
моментально, как мокрым песком в рожу - разочарование, на площади перед зданием
стояли толстуха с ребенком, плосколицая мамаша уже куда-то делась. - Ужасно,
- завопила толстуха, только увидев меня. - Они отгоняют вагон к станции, за
тридцать километров отсюда. Они нас выгнали, ничего не удалось сделать. Быстрее,
нужно бежать туда. Это невозможно, здесь совершенно нечего делать. Это было в
ее духе, орать по любому поводу, бестолочь. Мы рванули к железной дороге. -
Постойте. Как же та женщина? Толстуха крепко схватилась за мою руку.
Вырваться сразу не удалось. - Где она? - В кустах, писает. Она уже должна
прийти. Мы прождали ее несколько минут. Мое терпение было на пределе. - Я
ухожу. - Нет, - запротестовала толстуха. - Нельзя без той женщины: ее ребенок
с нами. - Оставьте его здесь. Она поняла, что спорить было бессмысленно, и
подчинилась. - Дождись маму и скажи, что мы вернулись в вагон, пусть идет к
нам. Мальчик заплакал. На толстуху это не подействовало, она уже бежала за
мной. - Обязательно нужно успеть, - выпалила она на ходу. Я сказал ей,
чтобы заткнулась. Это сработало, и остаток пути мы проделали без ее идиотских
реплик. Мы выбежали из чащи к путям. Как я и ожидал, снова это нескончаемое
дерьмо - вагона уже не было, со всеми моими вещами его отогнали за тридцать
километров. Я выругался. Мы встали друг напротив друга и замолчали. Толстуха
внимательно наблюдала за мной. Через минуту она что-то заподозрила, наверно,
вспомнила ту сцену в вагоне, когда я избил ларечницу. И вдруг заорала, что было
силы, она до смерти была перепугана. Ее вопль нисколько не смутил меня: я
продолжал стоять рядом с ней, только поднес руку к лицу, машинально прикоснулся
к щеке. Наконец толстуха поняла, что ее никто не услышит, и замолчала.
Уставилась на меня как свинья перед тем, как ее зарежут. Я тоже следил за ней: в
таком состоянии можно было ожидать чего угодно. - Вернитесь к заброшенной
станции, посмотрите, что с той женщиной, - сказал я. Толстуха очнулась. Такое
простое разрешение страхов вернуло ей рассудок. Она уже стеснялась своей нелепой
выходки. - Извините меня, - сказала она. - Это нервы, с самого утра все не
заладилось. - Да, - согласился я. - Вы пойдете со мной за той женщиной с
мальчиком? Я не знал, что ответить, как от нее избавиться. Продолжать ту же
канитель со всеми этими людьми? К тому же, в любой момент могла выйти ларечница
и снова насесть на меня. Я хотел как можно быстрее отделать от этого. - Да, я
пойду с вами, - сказал я. Это была полная неожиданность для меня. Голос
обманул мой рассудок и решил продолжить этот мучительный абсурд. Как вторжение
нелепой бессмысленности в жизнь, когда она застилает абсолютно все. Но теперь
нельзя было ничего исправить, пришлось плестись за толстухой. По дороге она
рассказывала идиотскую историю про своего мужа, хотела наладить со мной
отношения. Я не слушал ее - думал, как бы все-таки отделаться, не вступая ни с
кем в разговоры. Мы почти вернулись к зданию, когда услышали женский плачь.
Еще десять метров, и мы обошли кусты, показалась площадь перед зданием
железнодорожных властей. Женщина плакала, склонившись над скамейкой. Мы
подошли к ней. На скамейке лежал ее сын, изо рта и носа вытекала кровь. - Что
с ним случилось? - спросила толстуха. Женщина не смогла ответить, вопрос
привел ее в истерику, брызнули слезы. Толстуха взяла ее за плечи и попыталась
успокоить. Я в нерешительности стоял рядом. Одно разочарование за другим: я не
знал, чего ожидать в следующую минуту. - Пойду, скажу, чтобы вызвали
кого-нибудь, - прошептал я. Женщина подняла голову и уставилась на меня. Мой
шепот вызвал у нее новый приступ отчаяния. - Быстрее, мальчик уже не дышит, -
подогнала меня толстуха. Я побежал к зданию. Оказавшись внутри, без стука
влетел в кабинет начальника станции. Никого не было. Ошибся. Я выскочил в
коридор и заглянул в соседнюю комнату: тоже никого. За минуту я осмотрел все
комнаты: в здании никого не было, телефона я тоже не нашел. Не зная, что
сделать еще, я выбежал на улицу. - Никого нет, - крикнул я, остановившись
перед зданием, метрах в двадцати от лавки. На меня снова накатило безволие.
Женщина продолжала плакать. Толстуха провела рукой по ее плечам, шепнула что-то
на ухо и поднялась с лавки. - Железнодорожники убили мальчика, - сказала она,
когда подошла ко мне. - И что? - только и смог выжать из себя я. - Куда они
делись? - Уехали. Забрали всех и уехали. Молчание. Мы подошли к скамейке.
Кровь на детском лице начала сворачиваться, изо рта показалась новая: темная,
почти черная. Кожа отдавала фиолетовым. - Тридцать километров, - проговорила
толстуха. - Это сколько же? Сколько нужно будет идти?
|