Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление

Live Journal | Есть смысл отрицать нигилизм | Киногруппа music.Нигил | Журнал "Опустошитель"

[главная]

:нелепое вторжение

Было уже больше часа ночи. Это точно: когда я выходил из метро, табло над тоннелем показывало без десяти час, а от метро до дома идти минут тридцать. Я уже подбирался к кольцевой дороге, опоясывающей город, оставалось только перейти по подземному переходу и все – мой дом в трехстах метрах от дороги.

От перехода меня отделяло метров сто, когда я заметил старуху. Спешащей черной кошкой она перебежала дорогу, двигаясь от жилых домов к лесу. За спиной старуха тащила огромный рюкзак, в руке дорожную сумку.

Старуха резко остановилась у самого леса, поставила сумку на асфальт и взяла ее другой рукой, после чего шагнула на бордюр и скрылась за деревьями.

Все это произошло за несколько секунд. Я лишь наблюдал, продолжая идти. Но старуха разожгла во мне интерес: что ей понадобилось в лесу в такое время. К тому же она переносила какие-то вещи. Возможно, у нее там дом или…

В голове закопошились объяснения, ни одно из которых меня не удовлетворяло. Да и как они могли удовлетворить: нелепые отвлеченные построения, высосанные из пальца. Нужно было идти за старухой, проследить ее перемещение.

Задумавшись, я даже сошел на проезжую часть и направился наискосок к лесу. Как раз к тому месту, которым только что воспользовалась старуха. Но я не успел далеко продвинуться.

Какого черта я ввязываюсь? Холодной мартовской ночью… В лесу еще полно снега, кромешная темень, голые деревья, кустарники, хлещущие ветками по лицу. Да и смогу ли я следить за старухой, если ее уже сейчас почти не видно (темное уменьшающееся пятно блуждало среди деревьев).

Я сбавил шаг, но не сменил направления. Идти или не идти? Никак не мог решиться. Еще минуту назад я предвкушал возвращение домой, главным образом из-за еды и расслабления. А теперь приходилось все менять – сворачивать у самого дома и преследовать старуху в темном лесу.

Нет, решил я, только не сегодня, в любой другой день, кроме этого. Сейчас я дойду до дома, переоденусь, поем и, быть может, почитаю книжку. Или сразу после еды лягу спать, потому что сил у меня почти не осталось.

Однако я двигался наискосок к лесу, всматриваясь в мелькающее между деревьев едва различимое пятно старухи. Так куда же идти?

Внезапно возникший за спиной автомобиль обдал меня вспышкой фар и гулом клаксона. От неожиданности я не отошел к тротуару, не стал менять направление. Но и автомобиль не собирался сворачивать или хотя бы сбавить скорость. Он почти настиг меня, когда я отпрыгнул в сторону леса.

Машина понеслась дальше, я же оказался в замерзшей грязи. Это была обычная лужа, хоть и очень грязная, которая ближе к ночи покрылась коркой льда. Под моим весом лед, понятное дело, сломался.

Кроссовки моментально наполнились водой, она просто влилась сверху. Когда я стал вылезать, то зацепился носком за ледяную поверхность и упал. Не в лужу, это было бы совсем нелепо, но рядом. Я не ожидал, что земля окажется такой твердой. Наверно, даже поранил руку, которой уперся при падении.

Чертова старуха! Свое негодование я перенес на нее, ничего не подозревающую.

Через секунду я поднялся, отряхнул одной рукой джинсы, вторую, раненную, аккуратно отвел в сторону. Обошел лужу, осмотрел на всякий случай дорогу - может быть, тот лихач развернулся и теперь возвращается обратно: во второй раз он меня не упустит – и двинулся к подземному переходу.

Выйдя на другой стороне, я рассмеялся. Какая нелепость: увязался за старухой, чуть не попал под машину, угодил в грязное замерзшее болото, обозлился на старуху, от которой к тому моменту даже пятна среди деревьев не осталось.

Настроение слегка улучшилось. Вдобавок я уже заходил в подъезд, то есть был в считанных секундах от тех благ, которыми грезил перед появлением старухи. Теплая квартира, ужин, удобное кресло для чтения или сразу постель и сон.

Двери лифта шумно разъехались, из-за чего я даже вздрогнул. Затем вошел в кабину, пару секунд посмотрел на панель с кнопками этажей. Тепло, еда, кресло или сразу сон… Ну уж нет!

Нет-нет-нет!

Что-то изменилось в голове, я уже не грезил этим уютным набором. Не хотелось ни есть, ни спать, да и усталости я не чувствовал, разве что совсем чуть-чуть.

Я выскочил из лифта, когда двери почти сомкнулись. Одним ловким прыжком: раз – и я уже по другую сторону тривиального домашнего мирка.

Нет, все это может подождать. Не в том я возрасте, чтобы грезить мягким креслом и горячим питанием. Время от времени человек должен идти на риск, терпеть лишения. Сегодня я не вернусь домой, а отправлюсь в лес на поиски старухи.

Нужно было сразу так и поступить – еще у подземного перехода. Но я поддался легкомыслию и упустил старуху. Бог знает, куда она уже забралась, ведь столько времени прошло. Что ж, тем сложнее будет ее отыскать. Но ведь к этому я и стремлюсь - к трудностям.

В настроении приподнятом и решительном я снова оказался на улице. Порыв морозного воздуха, обдавший меня у подъездной двери, чуть умерил энтузиазм, хотя и не выветрил его целиком. Выдержав первое испытание (или второе, если считать перемену решения в лифте), я двинулся к лесу.



Старуха будто под землю провалилась, мне так и не удалось ее найти. Минут сорок я болтался среди деревьев, стараясь, правда, не углубляться в самую чащу, чтобы хоть что-то видеть. Фонаря с собой не было, поэтому я мог рассчитывать только на свет с дороги.

Бессмысленное приключение, как я понял уже после. Даже если б я и нашел старуху, что невероятно в такой темноте, чем бы это продолжилось? Ведь мы совершенно незнакомы, мне даже обратиться к ней не с чем. Скорее всего, старуха перепугалась бы до смерти – странный парень преследует ее ночью в лесу. Ситуация малоприятная и совершенно абсурдная. Дикость какая-то.

Слегка обозленный я вернулся домой. Во второй раз за ночь прошелся вдоль леса, затем по подземному переходу и, под самый занавес, триста метров до подъезда. Лифт ждал на первом этаже. Возможно, им так и не успели воспользоваться. А, может, успели, меня это совершенно не волновало.

Полтретьего ночи - я специально посмотрел на часы, зайдя в квартиру. Вернее, не специально, а по привычке. Больше часа потеряно впустую. А ведь я мог бы за это время…

- Привет, - Вера, подруга, с которой я живу, вышла в прихожую. – Почему так поздно?

- Да так… - начал я, опустился на корточки развязать шнурки, и закончил объяснение.

- Тебе звонил Павел.

- Павел? – я поднял лицо.

- Я сказала, что тебя нет, пусть перезвонит позже.

- И он перезвонил?

- Нет, - Вера мотнула головой, – больше не звонил.

Снова страшно хотелось есть. Я прошел в кухню, следом за мной подруга. Тут-то и загремел телефон. Вера беззвучно усмехнулась. Неужели Павел, удивился я. Раньше он не позволял себе поздние звонки, вообще какие-либо выходки.

- Возьмешь трубку? – спросил я, посмотрев на подругу.

- Это же тебя, - с деланным удивлением сказала она.

- Почему ты думаешь, что меня? Почему обязательно меня?

Я разозлился. Вера скривила гримасу и отвернулась к окну. Брать трубку не хотелось, но телефон все звонил, уже раз семь, не меньше. Я подошел к аппарату, чтобы отключить его, но в самый последний момент решил этого не делать. Снял трубку.

- Алло.

- Алло, - откликнулся знакомый голос секунды через три.

Я надеялся, что никто не ответит, но… Это, в самом деле, был Павел.

- Я звонил днем, - медленно стал объяснять знакомый, - но тебя не было дома.

- Что ты хотел? – спросил я.

- Что? – переспросил Павел.

- Что ты хотел?

- А – что я хотел… – уже увереннее повторил знакомый. – Я хотел… мне нужно было… - он снова растерялся и не мог подобрать слов.

Пауза растянулась секунд на двадцать, но не вызвала у меня никаких эмоций. Я просто ждал, когда он продолжит.

- Так что тебе нужно? – пришлось спросить самому, не дождавшись.

- Просто… Просто хотел поговорить с тобой.

Новая пауза.

- Ты не занят сейчас? – спросил наконец Павел.

- Нет.

- На самом деле я здесь… недалеко… рядом с твоим домом, короче, - Павел нервно усмехнулся. – Видел, как ты ходил бегать в лес.

Меня это удивило. Павел жил и работал далеко от моего дома и вряд ли мог случайно здесь оказаться. По-моему, он даже не знал, где я живу.

Я промямлил что-то невразумительное.

- Ну… - снова замялся знакомый. – Если хочешь, можем прогуляться. Ты же сказал, время у тебя есть.

- Хорошо, - согласился я. – Где ты?

- Да прямо у твоего подъезда. На лавке.

Я поднял глаза и заметил, что Вера пристально разглядывает меня.

- Через пару минут спущусь.

Кладя трубку, я уже жалел. Черт возьми, даже поесть не успел. Почему я не предложил ему подняться? Может, перезвонить? Нет, лучше все-таки спуститься и сразу пригласить сюда. Да, так будет лучше всего.

Вера, не отрываясь, смотрела на меня, видимо, ожидая объяснения.

- Это был Павел?

Я кивнул.

- Он здесь, ждет у подъезда.

- Так вы вместе приехали? Почему сразу вдвоем не поднялись?

- Нет, - сказал я, - не вместе. – Не знаю, зачем он здесь.

- И что, ты сейчас уйдешь? А потом? Куда вы пойдете? Вернетесь?

- Не знаю… Наверно, предложу Павлу зайти в гости.

Вера усмехнулась. А я уже надевал кроссовки. Не было времени на расшифровку ее смешка. Буквально через треть минуты, ведь мне даже переодеваться не понадобилось, я вышел из квартиры. А еще через пару мгновений и из подъезда.



Павел, мой бывший однокурсник, ждал на лавке. Выглянув из подъезда, я сразу его увидел. Однако то, что за этим последовало - мое приближение к скамейке и наше перемещение в лес, совершенно выпало из памяти.

Когда я пытаюсь воссоздать события той ночи, получается, что сразу после выхода из подъезда я оказываюсь с приятелем в лесу. Всего несколько минут, но куда они пропали, так и осталось загадкой. На этих нескольких минутах я больше не буду останавливаться. Все равно о них больше нечего не известно.

Павел рассказывал о разнице ощущений: несколько лет назад он воспринимал мир иначе.

- Скорее всего, - объяснял однокурсник, - это из-за того, что ко мне относились по-другому. Я был студентом престижного института… Так, по крайней мере, меня воспринимали окружающие. Они, может, не говорили об этом прямо, но мое привилегированное положение всегда подразумевалось. Возлагались надежды, особенно близкими людьми. Что не могло, в конечном счете, не отразиться на мне. Я тоже стал воспринимать себя, как нечто выделяющееся из общей массы, выдающееся… возвышающееся…

Павел повернулся в мою сторону. Краем глаза я увидел его растерянное лицо. Скорее всего, он уже не раз размышлял на эту тему, проговаривал про себя различные аспекты, но сейчас, когда появился собеседник, не мог подобрать нужных слов, изложить мысли в правильной последовательности.

- Учеба, особенно поначалу, слишком интенсивна, чтобы приесться. - Продолжил однокурсник. – Постоянно знакомишься с новым материалом. И в этом потоке новизны уносишься все дальше и дальше, не успевая ни к чему привыкнуть. Вдобавок твои собственные ожидания и ожидания окружающих, я имею в виду главным образом семью… Словом, ты постоянно ждешь изменений, какого-то переворота, вторжения в твою жизнь, наполнение ее абсолютно новым содержанием. И пока учишься, даже не замечаешь, что этого не происходит. Новое, если и возникает, то в таком ничтожном объеме, что глупо вообще обращать на него внимание. Тебя просто несет дальше на волне окружающего восприятия. Ты даже не понимаешь, насколько все это не соответствует действительности, сплошные иллюзии, причем чужие. Только через несколько лет, уже после окончания института… когда устраиваешься на работу... Новизна испаряется. Все становится обыденным… Повторение одних и тех же действий изо дня в день почти без изменений. Твои новые знакомые… по работе и вообще… больше не связывают с тобой никаких надежд, не ждут ничего, кроме выполнения обязанностей, перечисленных заранее. Но и прежнее окружение, семья и знакомые… постепенно они отказываются воспринимать тебя по-старому. Больше никакого особенного уважения, никакого выделения. Твое престижное студенчество стирается из памяти. Про него иногда еще кто-то вспоминает, но скорее как курьез, не больше. Ты растворяешься в массе остальных людей, ничем от тебя не отличающихся.

Павел вздохнул.

- Все это угнетает. Особенно потому, что ты больше не сталкиваешься почти ни с чем новым. Той интенсивности новизны, что была раньше, никогда не будет. Ты пробуешь отыскать что-нибудь в одиночку, полагаясь на собственные силы, но ничего не получается. Несколько неудачных попыток и ты окончательно разочарован. Детское представление о том, что тебе предстоит какая-то особенная жизнь, выветривается из сознания. Ты еще прилагаешь немного усилий, но больше ни на что не рассчитываешь. Все тщетно, это известно заранее. Как в темной комнате: ничего не видишь, но продолжаешь идти. Продвижение вперед бессмысленно: ты его не замечаешь, потому что в окружающей темноте ничего не меняется. Бесполезное занятие, пустая трата сил. Но ты все равно шагаешь, потому что не представляешь ничего иного. Ты занимаешься этим по инерции.

Павел замолчал, и некоторое время мы молчали, продвигаясь в глубь леса, в самую темноту. Когда почти ничего уже нельзя было разобрать, Павел включил маленький фонарик, дающий тусклый синеватый свет. Фонарик был частью брелка, на котором крепились ключи.

- Мы совсем в лес забрались, - угрюмо сказал я.

Расклеившийся от усталости я думал о том, как бы половчее предложить приятелю вернуться обратно. Я переоценил свои силы, которых почти не осталось. Нужно было срочно идти домой, но вместо этого я формулировал обращение так, чтобы однокурсник не мог отказаться.

- Да, - согласился Павел, - в лесу сейчас хорошо.

- Но холодно, - заметил я.

Мы продвигались не спеша, и я начал замерзать. Какого черта я забираюсь не пойми куда, в то время как мои желания связаны с противоположным – возвращением домой к теплу и удобствам.

- Да подожди ты, - не выдержал я и схватил спутника за рукав.

Павел остановился и с недоумением уставился на меня. Однако вместо того, чтобы выслушать, он, как ни в чем не бывало, заговорил сам.

- Хотел бы такой фонарик, как у меня?

Я перевел взгляд на брелок, который Павел приподнял, чтобы мне было удобнее его рассмотреть.

- На батарейках? – спросил я.

Павел усмехнулся.

- Не на батарейках. Фонарик работает на энергии соударений ключей друг о друга. Это на самом деле, не совсем фонарик, это брелок. Видишь? К нему цепляются ключи. Количество ключей не имеет значения, важно только, чтобы их было не меньше двух. Ключи ударяются друг о друга, и энергия поступает в накопитель внутри брелка, а уже из накопителя в лампочку. Сейчас она светит голубым, но может еще розовым, желтым и дневным. Это зависит от материала, из которого сделаны ключи. Но я еще не успел проверить, пока устраивает голубой.

Павел протянул брелок, чтобы я и сам рассмотрел, но я отказался. Пальцы едва шевелились от мороза, я боялся выронить брелок из рук.



Я проснулся, будто вывалился из чьей-то смердящей пасти. Жуткий сон, пронзительно реалистичный, яркими вспышками проявлялся в сознании, увиденные образы все еще маячили перед глазами.

Мне снилось, что я смотрел по телевизору юмористическую передачу, где два актера изображали азиатов-гастарбайтеров. Один из них аккомпанировал на длинном музыкальном инструменте с одной или двумя струнами, оба тянули заунывную национальную песню.

Я случайно облокотился на пульт и переключил телевизор на другой канал. После чего стал щелкать по кнопкам, чтобы вернуться к старой передаче, но никак не мог ее найти.

Наконец мне попалось что-то похожее. Два азиата сидели на бетонных ступеньках у закрытой металлической двери и тянули национальную песню. Выглядело не совсем так, как раньше, но я не придал этому значения.

Секунд через десять добавился закадровый голос, который рассказывал о непростой жизни иммигрантов. На азиатах была оранжевая униформа муниципальных работников, но очень уж грязная и поношенная. Судя по всему, они давно потеряли работу и стали бездомными.

Закадровый голос перечислял доходы и расходы гастарбайтеров, когда у одного из них - того, что только пел - появилась в руках ножовка. Не прекращая заунывного воя, азиат крепко ухватил ножовку обеими руками и несколькими движениями отпилил себе ногу чуть ниже колена.

Ножовка двигалась не рывками, действие выглядело почти обыденным из-за полной гармонии с музыкой, которую исполнял второй азиат. Во сне музыка имела первоочередное значение, все остальное строилось на ней.

Лицо азиата было искаженно болью. Он достал стеклянную банку, зачерпнул из нее что-то светлое и стал намазывать на рану. Сцена снималась одним кадром без движений камеры, рану не показали крупным планом.

Но я все равно смог ее разглядеть – гниющая плоть, ошметки грязно-красного мяса, покрытые сероватой кровью, костей не было видно. Все это азиат покрывал светлой мазью под несмолкаемый национальный вой.

Закадровый голос пояснял происходящее. Лишившиеся работы иммигранты добровольно ампутируют себе конечности, чтобы сэкономить на питании. Светлая субстанция, которой азиат обмазал рану, называлась заживляющей мазью. Ее иммигранты изготовляли сами.

Гастарбайтер провел  ладонью по горлышку банки, чтобы оставшаяся мазь осела внутрь, закрутил крышку и пополз по асфальтовой дороге к гаражам, среди которых скрылся.

В кадре остался только его товарищ, продолжавший дергать струны и петь. Когда он с обреченным выражением на лице, готовый к любым лишениям, отложил музыкальный инструмент и взял ножовку, я проснулся.

Вера лежала рядом с открытыми глазами, она не спала. Я немного приподнялся, девушка повернулась ко мне.

- Ты проснулся? – спросила она, затем накрылась одеялом. - Я не смогла почистить зубы.

- Почему? – удивился я.

- Из-за лампочки.

Я вспомнил. Вчера в ванной перегорела лампочка. Я обещал ее заменить, но не смог выкрутить. Лампочка, как это иногда называют, пригорела. Я подступался к ней несколько раз со стулом и без стула, но все тщетно – лампочка не поддалась.

Дело, конечно, не столько в лампочке, сколько во мне. Я боялся, что она треснет у меня в руках, стоит сжать чуть сильнее. Поэтому крутил я, можно сказать, не прикладывая вообще никаких усилий, опасаясь худшего. Лампочка должна была не только расколоться и засесть в ладони сотней мелких осколков, вдобавок я непременно задел бы пальцами контакты и получил смертельный разряд током.

Я всегда опасался голого электричества и старался не ввязываться в ситуации, где оно могло выскользнуть на свободу.

- Павел ждет тебя в кухне, - сказала Вера уже с закрытыми глазами.

- Павел?

Я попытался ухватиться за смутное воспоминание о вчерашнем дне… Почему Павел и почему ждет в кухне? Но ничего не получилось, воспоминание легко выскользнуло.

- Пожалуйста, не мешай мне, - сказала подруга, – я сплю. – И повернулась на бок.

Я поднялся с кровати, оделся и вышел из комнаты. Павел, мой бывший однокурсник, и правда, ждал за кухонным столом. Неужели он так и сидел здесь, пока я спал?

- Привет, - поздоровался я.

- Привет, - повторил за мной приятель.

Меня теребило незнание. Зачем он здесь? Как вообще оказался у меня дома?

- Вечер уже, - сказал Павел, подняв глаза на кухонные часы.

- Это неправильные часы.

Однокурсник достал из кармана сотовый телефон, взглянул на экран, затем снова на часы и еще раз на экран.

- На десять минут спешат.

Тогда я и сам посмотрел на часы, они показывали без пяти восемь. Значит, сейчас девятнадцать сорок пять.

- Идем? - неуверенно спросил Павел и поднялся со стула.

- Идем, - повторил я и кивнул головой для убедительности.



Необычно было следовать за Павлом вслепую. Я имею в виду, не подозревая, ни о чем мы договорились, ни цели нашего перемещения. Тем не менее, все происходило совершенно естественно. Или наоборот неестественно. Однокурсник прекрасно ориентировался и уверенно вел нас к метро.

Казалось, вчера мы обо всем договорились, но разговор выпал у меня из памяти. А ведь достаточно было всего лишь поинтересоваться, куда мы направляемся. Но я упустил подходящий момент, и теперь стало поздно.

По дороге нам попался забавный старичок с собачкой. Хоть собака и была на поводке, хозяин нависал над ней, причем с растопыренными руками, чтобы в любой момент можно было дотронуться до боков животного.

Старик, не отрываясь, с застывшим восторгом на лице наблюдал за псом. Как будто это была их первая совместная прогулка, и хозяин едва удерживался от вопроса:

- Ну как, дружок, тебе нравится на улице?

Мы прошли мимо этой странной пары. Старичок даже не взглянул на нас, слишком он был занят своим спутником. Но он и меня заразил восторгом. Я остановился, чтобы понаблюдать за ними хотя бы еще несколько секунд.

Старичок это заметил и немного смутился. Он выпрямился и пошел дальше, обогнав собаку, которая последовала за ним, но не стала обгонять. Старичок сам к ней обернулся. Он так и шел вполоборота, переводя взгляд с пса на меня и обратно.

Когда старичок понял, что я просто наблюдаю, да еще и молча, он утратил ко мне интерес и снова сконцентрировался на собачке. Несколько метров по инерции прошел вполоборота, а потом остановился, дал псу обогнать себя и вернулся в прежнее положение – наклонился и вытянул руки вдоль туловища собаки.

Скоро пара удалилась и исчезла из поля видимости.

- Идем, - поторопил меня Павел, все это время безмолвно ждавший.

В метро я вспомнил совершенно нелепую историю, контрастирующую с теперешней ситуацией, вернее, моей ролью. Мы учились тогда в институте и возвращались после какого-то веселья с севера города. Павел хотел уже ехать домой, но я предложил продолжить. Поезд двигался по красной линии, на которой жил Павел, а я хотел пересесть на серую.

И вот, на пересадочной станции я заявил спутнику, что пора выходить. Павел замялся и повторил, что не хочет продолжать. Он не отказывался категорически, скорее сообщал о предпочтении.

Я остался в вагоне, рассчитывая переубедить приятеля. Через станцию мы могли бы пересесть на кольцевую линию и по ней добраться до серой. Но не после – ниже кольцевой пересадок больше не имелось.

Мне легко удалось переубедить Павла, по крайней мере, добиться его согласия пересесть на серую линию. Но когда мы оказались на пересечении с кольцом, и я двинулся к выходу, Павел остался стоять. Я обернулся, приятель посмотрел на меня затравленным взглядом и едва слышно попросил:

- Давай проедем еще… хотя бы одну остановочку.

От неожиданности я не знал как себя вести. Двери закрылись, и мы поехали дальше.

- Какой абсурд, - вопил я про себя. - Просто невообразимо! детский лепет! - Я не мог поверить, что взрослый человек, почти выпускник института, способен использовать такую отговорку.

Теперь я ощущал себя в схожей ситуации, но мы поменялись ролями. Павел сопровождал меня в поездке ни смысла, ни цели которой я не знал, мог только догадываться. Мне все время хотелось отказаться от поездки, но я не знал, ни куда мы едем, ни о чем договорились вчера. Все это очень глупо.

Стоит упомянуть одну деталь, о которой я умолчал. Перед выходом из дома, я решил поменять носовой платок. Старый платок я бросил в мешок для грязного белья, но вот чистый не смог найти – в шкафу, где они обычно лежали, ни одного платка не оказалось.

Точнее, ни одного чистого. Один грязный я все-таки нашел. Им оказался платок моей подруги, Веры, я моментально определил это по крохотным засохшим козявкам – мои засыхают совершенно по-другому.

Времени не было, Павел уже ждал в дверях, пришлось взять грязный платок Веры. Его-то я и достал, пока ехали в метро.

- А ты знаешь, чей это платок? – спросил я Павла, высморкавшись.

- Чей?

- Это платок Веры.

Бывший однокурсник кивнул, после чего достал из кармана несколько платков, один другого грязней.

- Я тоже ношу с собой чужие платки, - признался он, улыбаясь.

Приятель стал вытаскивать из общей массы платки по одному и называть владельцев.

- Но зачем ты их с собой носишь? – удивился я.

Павел снова улыбнулся, еще больше смутившись, и стал запихивать платки обратно в карман. Один при этом упал на пол. Однокурсник поднял его и, поднимаясь, сказал:

- Это, кстати, платок Алексея.

Я сразу понял, о ком речь. Интуиция в таких случаях меня редко подводит. Алексей был нашим однокурсником, входил в общую компанию. Я не виделся с ним после получения диплома, приятно было взглянуть хотя бы на его носовой платок.

- Как он к тебе попал? – спросил я.

Павел не убрал платок вместе с остальными, оставил на виду, словно иллюстрируя свой ответ. Оказывается, они, Павел и Алексей, до сих пор поддерживали отношения. Чаще всего приятели встречались на реках – ходили в походы на байдарках. После одной из таких встреч Павел и прикарманил чужой платок.

Разумеется, мой спутник обошел вниманием скользкий момент. По его словам платок совершенно случайно оказался в его вещах. Допустим. Но как тогда быть с остальными платками, он ведь пять или шесть штук из кармана доставал. Еще неизвестно, сколько платков в других карманах. А дома? Наверняка основную часть коллекции Павел хранил дома – не таскаться же со всем этим барахлом.

Приятель молчал, похоже, даже немного обиделся. Наверно, он ждал большего воодушевления, а я не выразил ни капли восхищения его коллекцией. Но я ничего не мог с собой поделать. Мне и тогда казалось и сейчас кажется все это довольно омерзительным – носиться с чужими носовыми платками. Ладно еще вытереть нос платком своей девушки, но коллекционировать все подряд – это уже слишком.

Тем не менее, через пару минут молчания я уже считал себя неправым. Ведь Павел – невероятно скромный и застенчивый юноша, наверно, самый скромный и застенчивый из всех моих знакомых. И несмотря на это, открыл мне тайну - продемонстрировал коллекцию. А я почти насильно рассовал эти несчастные грязные платки по его карманам, наплевав на чувства приятеля.

Я украдкой взглянул на Павла. Он смотрел на свое отражение в стекле напротив. Неожиданно однокурсник повернулся и заговорил:

- Есть невероятно стеснительные люди. Допустим… такой человек едет в метро и замечает, что у него расстегнута верхняя пуговица на рубашке. С его точки зрения это никуда не годится. Он знает, как уродливо выглядит шея, не скрытая воротничком, бедолага после такой метаморфозы превращается в урода. А дело-то всего лишь в одной пуговице. Этому человеку следовало бы просто застегнуть рубашку, но он не может. Бедняга парализован стеснительностью и вниманием, с которым другие пассажиры разглядывают его. Так ему, по крайней мере, кажется. Стеснительный человек считает, что все взгляды устремлены на его оголенную шею. Люди едва удерживаются от смеха, так карикатурно она выглядит. Хотя этот человек и других пассажиров не видит. Как он не может себе позволить застегнуть верхнюю пуговицу, так же он не в состоянии посмотреть на других людей. Он занят исключительно собой, вернее, этой единственной пуговицей, расстегнувшейся в самый неподходящий момент, когда он выбрался на люди. Бедолага стоит, ни жив ни мертв, разглядывая свое отражение в стекле напротив. Он знает свой облик наизусть, но это единственное, чем он способен заниматься в вагоне. Нельзя даже закрыть глаза, потому что это вызовет скандал: мало того что пуговица расстегнута, еще и зажмурился. Сил хватает только на то, чтобы выйти из вагона на своей остановке. Изъять себя из одного ада и поместить в другой, точно такой же. Там снова незнакомые люди, пуговица, так и оставшаяся расстегнутой, духота, повсюду чужое внимание, взгляды, ослепительный свет и смерть от удушения.

Павел дернулся к двери.

- Выходим, - крикнул он, обернувшись.

И я вслед за ним выскочил на платформу.



Павел привез меня к институту. Мы молча поднялись на улицу. Молча прошли к главному зданию. И вскоре оказались внутри.

Что было после?.. Здесь я теряюсь, перехожу на другой манер: бормотание, шепот… Слишком все это…

Слишком уж события принимают невразумительный… ирреальный характер. Они лишены какого-либо смысла, даже его подобия. Ни капли достоверности. Это уже не действительность, а скорее сновидение или галлюцинация. Что-то в этом роде.

Фантасмагория… Я сразу предупреждаю, последует не повествование, а черт знает что, но рассказывать намерен точно так, как запомнил. В полном соответствии с ходом событий.

Все-таки я продолжу.

Мы долго бродили по пустым коридорам. Почти в кромешной темени: нигде не горело света, ни единой лампочки. Продвигались по памяти… на ощупь… А ведь уже сколько лет прошло с нашего окончания.

Пока Павел не достал брелок с фонариком. Тот же слабый синеватый свет, я его сразу узнал. С фонариком стало намного проще.

Мы проникли в лекционную аудиторию. Обычно их закрывают после занятий, но эта осталась открытой, нам повезло. Поставили друг на друга несколько парт. Хотели уже уходить, но в дверях я остановился и вернулся к партам. Собирался залезть на самый верх, но ничего не вышло. Только расшатал конструкцию. Парты с грохотом попадали вниз, чудом не задев меня.

В самом деле… я нисколько не пострадал. Какое-то опьянение, безрассудство охватило нас. Я запрыгнул на столешницу в нижнем ряду и поскакал наверх, перепрыгивая через пустоты. Мое приключение продлилось недолго из-за нелепой ошибки. Я упал, вонзившись пахом в деревянный угол.

Нестерпимая боль. Показалось, еще немного и я потеряю сознание. Но этого не произошло. Послышалось хихиканье однокурсника. Он так и остался в самом низу, ждал меня у дверей, и смеялся, подсвечивая свою физиономию. Негромко, но я слышал.

Павел все хихикал, когда я поднялся на ноги и спустился к нему. На лбу выступил пот, но в темноте его не было видно. Никто на мое блестящее лицо не обратил внимания.

Мы покинули аудиторию и еще долго шлялись по коридорам. Ни одной души не осталось, никто не мог нас остановить.

Ощущение свободы переполняло меня, захотелось даже разбить кафедральный стенд. Что я тут же и сделал. Поднял над головой небольшой стол и швырнул. Павел снова расхохотался. Посыпались стекла, было много шума. И все равно никто не явился, ни один человек не заинтересовался нашим присутствием.

Тогда мы выломали дверцы шкафов, они запирались на ключ. Внутри аккуратно стояли книги. Мы стали вываливать их прямо на пол. В полной темноте (мой спутник время от времени тушил фонарик, давая отдохнуть батарейке) топтали их ботинками. Нам это страшно нравилось. Павел хохотал так, что едва удерживался на ногах. И я тоже громко смеялся.

Затем однокурсник снова зажег фонарик и посветил под ноги. Мы решили посмотреть, что осталось от книг. Часть оказалась очень ценной. По крайней мере, нам так показалось. Но все они, точнее, большая часть, были совершенно уничтожены. Покопавшись, нам все же удалось выудить несколько почти целых томов.

Спасенные книги мы убрали ко мне в рюкзак и карманы Павла.

- Сейчас-то нас и поймают, - сказал однокурсник.

Потому что мы были набиты ценными книгами. О том, что повсюду разбиты стенды, сломаны парты, мы даже не задумывались.

Решили заканчивать и пробираться к выходу. Послонявшись по темному этажу (у фонарика все-таки села батарейка), наткнулись на лестницу. Лестничный пролет… единственный освещенный в многоэтажном здании.

От такой удачи нас снова обуяло веселье, нас почти трясло. Хватаясь друг за друга, мы стремглав понеслись вниз. На каждом этаже открывали пожарные шкафчики, доставали огнетушители и все вокруг заливали пеной.

Один огнетушитель оказался неработающим, мы скинули его вниз. Он пролетел несколько этажей между перилами, ударился о ступеньки и залился пеной.

Кто-нибудь мог услышать шум, поэтому мы убрались с лестницы. Зашли на этаж. Здесь было посветлее, чем на наверху, но все равно темно. Повсюду возвышались каменные глыбы, экспонаты, вероятно, чем-то интересные науке.

Но не нам. Пару массивных глыб мы свалили с тумб, на которых они стояли. Ни шума, ни осколков не было, поэтому нам показалось это мало забавным, и мы не стали продолжать.

Вернулись на лестницу и спустились на первый этаж. В холле я спохватился, что охранник может осмотреть мой рюкзак. Представил, что он уже знает о бесчинствах, устроенных наверху, и поэтому проверяет у всех рюкзаки – ищет ворованные раритеты.

Я вытащил книги и, проходя мимо охраны, нес их в руках. Это сработало, как мне тогда показалось, потому что охранник даже не посмотрел в нашу сторону. Никто не помешал нам выйти на улицу.

- Так и не поймали, - ликовал Павел.

- Не поймали, - согласился я.

Затем мы направились в сторону метро. Откуда-то издалека послышались вопли. Кто-то кричал. Все кричал, кричал, никак не мог успокоиться. Что-то неразборчивое. Алкогольный... Или как-то иначе. Голономный… Он кричал и кричал без остановки.

- Алкогольный… Голономный… Алкогольный… Голономный… Алкогольный… Голономный… Алкогольный… Голономный…



К нам приближалась женщина. Мне она была не знакома, однако я сразу догадался, что женщина повлияет на дальнейшие события. Что-то выдавало в ней причастность к нашей компании. Черты лица, выражение, походка… нечто неуловимое.

Я не ошибся: женщина оказалась мамой Павла. Она шла нам навстречу, потому что Павел заранее договорился встретиться с ней у метро, мама должна была ждать его после института.

Мы поздоровались. Поздоровались… - это очень условно. Приятель даже не представил меня, а женщина лишь кивнула, мельком взглянув в мою сторону. После этого мы все вместе отправились к метро.

В вагоне я стал свидетелем неприятного инцидента. Молодой человек у дверей, по виду студент, несколько минут копался в бумажнике. А когда двери открылись, и он готов был уже шагнуть на платформу, из бумажника выскочила пластиковая карточка. Она упала сначала на пол, потом отскочила в щель между вагоном и платформой. Студент замер, упершись взглядом в пол. Но быстро сообразил, что другие пассажиры не позволят ему так стоять, придется выйти.

Было интересно, как поступит молодой человек, что он предпримет. Вопреки моим ожиданиям, он не стал задерживаться на платформе, а спешно прошел в глубь станции к эскалаторам. Через несколько секунд студент скрылся за мраморной стеной и больше не показывался.

На следующей станции вышли и мы: Павел, его мама и я.

Прогулка домой заняла массу времени - минут сорок, не меньше. Сначала по парку, потом через гаражи, по огромному пустырю, заваленному мусором. В какой-то момент мы оказались среди одноэтажных сельских построек, кривых сараев, повалившихся заборов, чего-то очень ветхого, заброшенного.

Наконец мы попали в обычный микрорайон на окраине города. Проходя мимо церкви, Павел отвернулся в сторону, неестественно скрючился. Так, что я не сразу понял, чем он занимался.

Обогнав приятеля, я увидел - он крестился. Павел водил рукой с собранными щепоткой пальцами ото лба к животу, а потом от одного плеча к другому и шептал, но я не разобрал ни слова.

После ритуала он затравленно улыбнулся мне и произнес что-то очень невнятно. Я не успел переспросить, потому что нас окликнула мама Павла. Она хотела, чтобы мы подошли с ней к ларьку.

Было, наверно, уже за полночь. Витрина одинокого ларька освещала прямоугольный кусочек асфальта. Этого кусочка как раз хватило, чтобы мы уместились на нем втроем.

Мама Павла заинтересовалась бананами, здесь их продавали по двадцать рублей. В окошке громоздились связки спелых бананов.

Женщина наклонилась и спросила, действительно ли они по двадцать рублей. Сразу после ее реплики из глубины ларька вылезла рука и задвинула окошко. Наверно, они закрылись, подумал я.

Но дело было в другом. На окошке висел ценник "Бананы 30 рублей" заметный, только когда оно закрыто. Но стоило открыть окошко…

Ценник "Бананы 20 рублей", расположенный под окошком, относился к другим бананам, лежащим внизу витрины, почти у самой земли. Это были совсем другие фрукты – переспелые, разбухшие, почти черные от гнилья. Вот их-то и продавали по двадцать рублей.

- Будьте добры, небольшую связку бананов, трех-четырех достаточно, - попросила мама Павла.

- Каких: по двадцать или тридцать? – уточнили в ларьке.

- По тридцать, пожалуйста.

Руки закопошились, принялись передвигать связки бананов, потом взвешивать, подсчитывать на калькуляторе. В конце концов, из окошка выскочили четыре банана, которые мама Павла едва поймала. Она разделила их на две пары и отдала нам, каждому по два.

Мы как раз съели по банану и приступили ко второму, когда заметили идущую навстречу нам группу людей. Компания подошла ближе, и мы увидели, что это три молодых человека, младшему из которых было лет десять, а старший – наш ровесник, с ними девушка лет восемнадцати и мужчина.

- Кто это? – спросила мама Павла, она была слегка подслеповата и успела снять очки.

Ее сын, тоже плохо видящий, но в очках, взялся за душку, расположив линзы оптимальным образом, и через секунду ответил:

- Это наши.

Я не сразу понял, что он имел виду. Только после некоторого уточнения.

- Наши и с ними Алексей.

Действительно, хоть я и видел лучше Павла, но не обратил внимания, что среди приближавшихся был и Алексей, наш однокурсник.

Мама Павла с облегчением вздохнула.

- Я попросила встретить нас, а то уже слишком поздно, - сказала она. – Вот они нас и встречают.

Все, кроме отца Павла, ели бананы. Прямо как мы, но с небольшой разницей. У двух братьев и сестры Павла были бананы по тридцать рублей, а у Алексея по двадцать: кожура полностью черная, мякоть настолько размякла, что молодой человек, дабы она не отвалилась, придерживал ее второй рукой.



У Павла нас покормили. Едва попав в квартиру, вся семья отправилась на кухню. Поужинать пригласили и меня с Алексеем. Разложили тарелки, еду, вилки, хлеб. Приступили.

Что-то мешало мне сосредоточиться на еде, постоянно отвлекало. Поэтому я закончил позже всех, когда за столом уже никого не было, и мама Павла, единственная оставшаяся со мной на кухне, мыла посуду, терзая нелепыми родительскими вопросами.

Ее интересовало, все ли у нас получается: у меня, Алексея и, разумеется, ее сына. Я, как мог, поддерживал этот бессмысленный разговор в ущерб собственным размышлениям и еде.

В конце концов, не выдержав однообразных вялых ответов, женщина выхватила у меня тарелку, смахнула остатки еды в мусор и сунула под струю воды.

- Ну вот и все, - сказала она, улыбаясь и убирая тарелку в шкафчик. – Спокойной ночи.

Мама Павла направилась к выходу.

- Спокойной ночи, - бросил я вслед, вылезая из-за стола. - И слишком поздно, когда она уже зашла в спальню: - Спасибо за ужин.

Сначала решил вымыть руки, во время еды я вымазал их чем-то липким. А сразу после этого отправился в комнату Павла.

Приятель сидел в кресле. Напротив него, прямо на полу, расположился Алексей, который читал по тетради.

- …или кардинальным числом множества M мы называем то общее понятие, что получается при помощи нашей активной мыслительной способности из M, когда мы абстрагируемся от качества его различных элементов m и от порядка их задания…

Я вспомнил, что, вытерев руки, оставил полотенце на раковине, и решил повесить его на крючок. Когда я вернулся, Алексей продолжал:

- …так как из каждого отдельного элемента m, когда мы отвлекаемся от качества, получается некая "единица", то само кардинальное число оказывается множеством, образованным исключительно из единиц, которое существует как интеллектуальный образ или как проекция заданного множества M в наш разум.

Я не испытывал никакого желания вслушиваться в абстрактную белиберду. Хотелось выспаться, более того, это было необходимо, ведь на следующий день мы сдавали государственный экзамен, последний перед дипломом.

Мои однокурсники, наверно, решили освоить перед сном конспект по теории множеств, науке, которую мы изучали давным-давно, чуть ли не на первом курсе. Она осталась в памяти древним ископаемым, абсолютно бесполезным, но невероятно ценным в музейном отношении.

В комнате стояло два кресла-кровати. Одно уже разложенное с застеленной постелью, на него я и лег. Второе, еще не разложенное, занимал Павел.

Я неоднократно ночевал здесь и знал, что в независимости от количества гостей, кресел всегда только два. Этим и объяснялась моя прозорливость. Хозяин комнаты тоже не случайно занял кресло. А вот Алексею придется ночевать прямо на полу.

В памяти всплыл гнилой банан, который он ел на улице. Губы сами собой растянулись в улыбке. Все же было немного жаль приятеля: неликвидный банан по двадцать рублей, теперь еще ночь, которую предстоит провести на полу. Но помочь ему я был не в силах – медленно, но неотвратимо я проваливался в сон.

Тяжелый нервный предэкзаменационный сон.

Кажется, ночью я поднимался в туалет. Невразумительное расплывающееся воспоминание… Стоило выйти из туалета, как в коридоре появилась мама Павла. Сонная, в одной ночной рубашке, не открывая глаз, она пробиралась на ощупь.

Возвращаясь в комнату, я почему-то задержался и на долю секунды дольше не скрывался за углом, поэтому увидел, как женщина зашла в темный туалет (не стала включать свет) и, не дождавшись закрытия двери, приподняла подол ночной рубашки, оголив бедра, лобок и верх живота.

Я оказался перед выбором: остаться или вернуться в комнату, чтобы выспаться перед важным экзаменом. Но на этом воспоминание обрывается, скорее всего, я выбрал второе.

Сквозь сон я слышал, как Алексей формулировал теорему Кантора о том, что никакое множество не равномощно множеству всех своих подмножеств. После он воспроизводил доказательство, в котором не смог до конца разобраться.

- Пусть у нас есть взаимно однозначное соответствие между X и множеством P(X) всех подмножеств множества X, - говорил Алексей. – Рассмотрим те элементы X, которые не принадлежат соответствующему им подмножеству. Пусть Z – образованное ими множество. Но множество Z не соответствует никакому элементу множества X. Пусть это не так и Z соответствует некоему z из X. Тогда…

Временами я проваливался в сон чуть глубже и терял нить повествования, затем снова слышал голоса однокурсников.

- Но если нет таких элементов, - распалился Алексей, - которые не принадлежат соответствующему им подмножеству? Так хитро задано соответствие, что каждый элемент отображается в некое подмножество X, которое его содержит.

- Такого не может быть, - пытался успокоить его Павел.

- Но почему?..

Оба замолчали или я перестал их слышать. Вклинился фрагмент сна, происходящий в другом местом, с другими людьми.

- …пустому множеству не соответствует ни один элемент X, содержащийся в нем, - заключил Павел.

Алексей начал что-то бормотать в ответ, но уже через несколько реплик вынужден был согласиться. Действительно, все дело в пустом множестве.



В семь часов нас разбудил папа Павла. Алексей спал на полу, а кресло-кровать нашего приятеля пустовало. Мы спросили, где же он. Оказалось, Павел пошел с мамой в парикмахерскую, ему давно следовало подстричься, но все не хватало времени, пока не дотянули до последнего, когда пришлось стричься перед самым экзаменом.

В кухне нас ждал омлет и какао с печеньем. Мы ели вместе с братьями и сестрой Павла. Странный это был завтрак – в полной тишине, никто не проронил ни слова. Чувствовалось напряжение перед экзаменом. Думаю, родственники нашего приятеля нервничали даже больше нас.

- Ну что ж, ни пуха, ни пера вам, ребята, - пожелал нам папа Павла, убирая посуду. – Следите за временем, пора выходить. Проводить вас до остановки?

Мы замялись, не знали, что ответить. Не хотелось навязываться, и без того с нами много возились. Но тут Алексей что-то вспомнил. Когда мужчина отвернулся к раковине, он шепотом, мне на ухо, спросил, есть ли у меня деньги на дорогу.

- Нет, - шепнул я. – Вчера за меня платила мама Павла.

- И у меня нет.

Мы никак не уходили из кухни, поэтому папа Павла спросил, не нужно ли нам что-нибудь еще.

- Да, - сказал я, но после этого замолчал, не зная, как продолжить.

Мужчина секунд пять вопросительно смотрел, потом перевел взгляд на Алексея.

- У нас нет денег, - признался приятель. – Не знаем, как доберемся до института.

Деньги мы получили, даже больше необходимого. Папа Павла сказал, чтобы мы перекусили после экзамена. Поблагодарив его, попрощавшись со всеми, мы стали уходить.

- Ни пуха, ни пера, - кричали нам вдогонку братья Павла.

- Главное, не волнуйтесь.

- Держитесь уверенно, и все будет в порядке.

- Помните, что это не последняя попытка.

Наконец подъехал лифт и увез нас вниз.

У автобусной остановки Алексей купил мороженое, которое потом ел в автобусе. Когда мы уже подъезжали к метро, мороженое совсем растаяло и капало ему на брюки.

- Потом вытру, - сказал приятель. – Доем и вытру.

С мороженым он расправился, стоило автобусу остановиться, секунда в секунду. Запихал скомканную обертку за сиденье, а на улице принялся рыскать по карманам, но безуспешно.

- Платка нигде нет, - констатировал Алексей. – Может, свой дашь?

- Я знаю, где твой платок, - сказал я, ухмыляясь.

- Где?

- У Павла.

- У Павла? – удивился Алексей.

- Да, у Павла. Он их собирает. У него уже целая коллекция. Я вчера ее рассматривал.

- Ну, так дашь свой платок-то? Смотри, уже почти впиталось все, потом не отстираешь.

- А у меня нет, - сказал я.

- Носового платка с собой не носишь?

- Ношу, но это не мой. – Я достал платок Веры. – Мой сейчас в стирке.

Однокурсник взял платок, но не сразу пустил в ход, решил сначала рассмотреть.

- Что-то уж очень грязный, - неуверенно заявил он. – Это что, сопли?

- Козявки, - пояснил я. – Они давно засохли.

Алексей раз три провел платком по штанине, размазав липкую жидкость. К тому моменту она почти вся впиталась, но чуть-чуть все-таки оставалось.

- Ладно, спасибо, - сказал Алексей, возвращая платок.

- Пожалуйста, - сказал я, засовывая влажный платок в карман.

В метро мы зашли один за другим - по одному жетону. Неплохо сэкономили. Жалко, с нами не было Павла, так бы сэкономили еще больше, пройдя втроем.

Ехали недолго. Поднялись на улицу. Алексей хотел купить еще мороженого, сказал, что почти половина старого растаяла и впиталась в штаны, но время поджимало, нужно было спешить в институт.

У главного здания на пригорке мы увидели спящего бездомного. Пригорок был огорожен от дороги невысоким заборчиком. Облокотившись на этот заборчик, стояли люди и кричали, как будто звали кого-то.

Подойдя ближе, мы смогли разобраться. На пригорке вертелся щенок. Привязанный к бездомному, он не мог отойти дальше, чем на метр. Но остановившиеся прохожие, похоже, этого не видели, и звали щенка, который скулил, натягивал поводок, но не приближался к ограде.

Прохожие жаждали покормить щенка и демонстрировали еду. Самую разную: от булочек с изюмом до копченого карбоната. Скорее всего, делились собственными завтраками, захваченными на работу.

С другого конца к пригорку приближалась старуха. Причем старуха, показавшаяся мне знакомой. Знакомство вертелось в памяти, но я никак не мог его выудить, ухватиться. Наконец мне это удалось.

Это была та самая старуха, будто из другой жизни, которую я увидел, возвращаясь домой ночью. Она перебежала мне дорогу и ринулась в лес. Я даже отправился искать ее. А после мы уже вместе с Павлом искали старуху с помощью фонарика, который потом перегорел.

Старуха подошла к бездомному, она принесла ту самую дорожную сумку и рюкзак, с которыми я увидел ее впервые. Поставила сумку на землю, рядом рюкзак. Сама осталась стоять.

- Какая сволочь, - выругался Алексей, - сам дрыхнет, а собачка из-за него даже поесть не может.

Приятель поднял с земли небольшой камень и швырнул в спящего. Камень попал в рюкзак, старуха сразу начала кричать.

- Да что ты нам сделаешь? – крикнул в ответ Алексей.

Он моментально забыл о своих мотивах и теперь веселился, осознавая неуязвимость перед неуклюжей старухой. Меня удивило, что Алексей нас обоих включил в противостояние с ней.

Тем временем проснулся спящий. И кто же это оказался? Тот самый старичок, за которым я наблюдал вчера на подходе к метро. Это, в самом деле, был он. А щенок… Я только теперь разглядел, что рядом крутился не щенок, а взрослая небольшого размера собака, та же самая, что я видел тогда со старичком.

Однокурсник переругивался с бездомными, подстрекая их к действиям. Но те не двигались с места, предпочитая угрозы. Алексей опустил голову, скользнул взглядом по земле в поисках еще одного камня. Ну все, хватит, решил я и дернул его за плечо.

- Ты что забыл - у нас экзамен с минуты на минуту?

Однокурсник моментально опомнился.

- Сколько времени? – спросил он.

- Не знаю, я без часов.

Алексей поинтересовался у прохожего. Без десяти девять. Еще успеваем, но придется поторопиться. Не моргнув глазом, мы бросили щенка, бездомных и доброхотов у ограды. Всю эту бессмысленно-притягательную возню с кормежкой собаки. К черту все это. Нас ждал экзамен.

Экзамен! Важнейший в жизни!



В холле на первом этаже мы встретились с Павлом. Его неудачно подстригли, поэтому приятель немного смущался.

Тыча в него пальцем, Алексей хохотал. Павел, в свою очередь, заметил пятна мороженого на его брюках, которые к тому моменту подсохли и заметно выделялись. Так что Алексею пришлось попридержать насмешки, но полностью он от них не отказался.

- На каком этаже экзамен? – спросил я.

- Не знаю, - сказал Павел. - Нужно к расписанию подниматься.

В лифте я встретился со своим научным руководителем.

- Как ваше настроение? – поинтересовался он.

- Прекрасно, - сказал я.

- Это хорошо. Думаю, проблем у нас сегодня не возникнет.

Неприятно укололо это его "у нас". Даже не тем, что я давно не ребенок, про которого мама может сказать, "у нас высыпал диатез", хотя и этим тоже. Я насторожился главным образом из-за того, что вообще встретил научного руководителя. Он редко приходил в главное здание, так как работал в другом корпусе.

Но сегодня он все-таки оказался здесь – в лифте вместе со мной и еще несколькими студентами.

- Вы довели все до конца? – поинтересовался руководитель. – Как я и говорил? Аккуратно? Все сошлось? Поправили в первой главе нестыковки, а?

Я посмотрел на приятелей. При преподавателе они держались как обычно, в рамках пристойности. Я не заметил в них ничуточки замешательства.

Но сам-то я был совершенно обескуражен. Ведь я готовился к сдаче государственного экзамена, а не диплома, который, как мне казалось, должны были сдавать только через месяц. Тем не менее, раз руководитель здесь, в лифте, значит сегодня сдача диплома.

Но это невозможно! Это трагедия! Катастрофа! Это вообще не пойми что такое!

- Покажите ваш диплом, - попросил руководитель.

Наверно, он догадался, что не все в порядке, по слишком долгому моему молчанию, игнорированию его реплик. Я поставил на пол рюкзак, расстегнул молнию. Сверху лежали толстые книги, которые мы вчера украли. А под ними, слава богу, я не забыл, скрученная распечатка дипломной работы. Я перевел дух.

Лифт остановился, двери разъехались в стороны. Руководитель, не успев открыть распечатку, вернул ее обратно.

- Ладно, - сказал он, - мне сейчас еще в одно место нужно заскочить. Встретимся на защите. Надеюсь, все у вас там нормально, - кивнул на распечатку. - Ни пуха, ни пера.

И через пару мгновений скрылся за углом. Я остался с приятелями.

- А у вас дипломные работы с собой? – спросил я.

- Разумеется, - сказал Алексей, водя наслюнявленной ладонью по штанине, он безуспешно пытался избавиться от пятен.

Павел ограничился кивком. Его, как и меня, кое-что отвлекало от защиты, а именно неудачная стрижка. Юноша вслепую зачесывал волосы на разный манер, нисколько не облагораживая внешнего вида.

Мы подошли к аудитории, в которой должно было все случиться. Однокурсники стояли кучками по три-четыре человека. Переговаривались, кто-то время от времени нервозно посмеивался. Несколько преподавателей курили в коридоре, даже не выйдя на лестничную площадку.

Из аудитории показался толстый бородатый профессор.

- Начинаем, - объявил он.

В просторной аудитории стояла всего одна парта – у доски. Вдоль трех стен тянулись низкие лавки, как в школьном спортзале. Студенты садились на лавки, причем плотно прижимаясь друг к другу, чтобы все поместились.

Я наугад открыл дипломную работу и обнаружил внутри невразумительные тетрадные листочки с черновыми записями. Неужели я оставил работу дома и по ошибке взял черновики? Да и была ли вообще работа?

Я не помнил. Вроде, мне удалось почти все довести до конца… Но успел ли я перенести расчеты в саму работу или они так и остались в черновиках? Нелепость! Я не мог сказать, что именно успел сделать, а к чему только собирался приступить. Воспоминания утратили стройность, стали мутными, а потом и вовсе раскрошились.

Толстый бородатый профессор почти прокричал мою фамилию. Меня решили экзаменовать первым. Я ощущал себя как в бредовом сне и мысли приходили соответствующие. Я просто выскочил за дверь, воспользовавшись тем, что сидел на самом краю скамейки.

Как будто я еще не пришел. Пусть пока другие рассказывают о научных достижениях, а я пока разберусь со своими листочками.

В коридоре я запрыгнул на подоконник и открыл распечатку. Но не успел прочитать ни слова, как подошел научный руководитель.

- Что-то не так? – спросил он. – Почему вы не там? – кивнул в сторону двери.

- Да я… - начал я, но не мог найти подходящих слов для вранья.

- Ладно, давайте сюда работу. Быстренько ее сейчас просмотрим.

Руководитель выхватил распечатку и раскрыл в середине. Там оказалась рекламная страница из глянцевого журнала.

- Что такое?..

Он пролистал вперед – дальше тоже были рекламные страницы.

- Черт вас дери! - выругался мужчина, продолжая листать. – Здесь же одна реклама. Вы что же…

Из аудитории показался толстый профессор, выкрикивая мою фамилию. Он выкрикнул ее раза четыре, прежде чем заметил нас у окна.

- Это вы? – спросил профессор.

- Да, - ответил за меня руководитель.

- Так почему он здесь, а не там? - И уже мне: - Немедленно заходите. Вы свою очередь пропустили, но тянуть нет смысла. Все равно придется сдавать.

Я спрыгнул с подоконника и двинулся за профессором, а следом за мной научный руководитель.

Студенты, тесно прижавшись, сидели на лавках со своими дипломными работами. Преподаватели, грузные бородатые старики, топтались в центре аудитории. Некоторые, кто помоложе, сидели на полу, но основная часть стояла. Место у доски пустовало. Наверно, так никого и не вызвали, решили дождаться меня.

Профессор снова выкрикнул мою фамилию и движением руки пригласил занять место у доски.

- Пожалуйста. К вашим услугам стол, доска, мел. И начинайте, мы и так уже долго ждем. Пора, в самом деле.

После чего он присоединился к другим преподавателям и скрылся в общей массе. Научный руководитель тоже встал с преподавателями, но немного в стороне, и подавал мне ободряющие знаки.

- Не бойтесь, - прочитал я по губам, это уже переходило все пределы.

Я поставил рюкзак на пол, распечатку положил на стол. Пролистал ее довольно быстро: нельзя было дать понять, что у меня нет дипломной работы. Окинул взглядом грузных стариков, едва не спутавшихся бородами.

Ладно, черт с ним. Пусть помучаются, выводя меня на чистую воду. Да и неизвестно еще, смогут ли вывести. Такие прощелыги, наверно, с трудом помнят самые азы. В моих построениях им, скорее всего, вообще не разобраться, слишком одряхлели умом.

В распечатке все же нашлось страничек пять с математическими формулами, остальная часть была склеена из журнальной рекламы.

Пора! В моем положении никакой исход нельзя было расценить как неудачу. Поэтому я был абсолютно свободен. Эта мысль слегка ободрила меня.



Подошел преподаватель, которого я никогда до этого не видел, и сказал, чтоб я хорошо отдохнул, потому что половина сдававших получили двойки. Затем меня и еще нескольких студентов отвели в комнату с кроватями. Здесь мы должны были немного поспать, а потом вернуться в аудиторию и продолжить защиту.

Когда погасили свет, кто-то зашел. В темноте его не было видно. Человек остановился между кроватями и начал говорить.

- Ни один из вас не заслуживает звания специалиста. Вы бездари и неучи. У вас нет ни знаний, ни воли их получить. Вы не смогли закончить свои школярские исследования и изложить их в дипломных работах. Если даже удалось что-то записать, вы в этом ничего не понимаете. Стоит комиссии задать пару уточняющих вопросов, и это станет очевидно. Никаких шансов. Однако вы могли бы сымитировать работу, попытаться несмотря ни на что защитить свои жалкие дипломные халтуры. Приложить к этому хоть какие-то усилия, сбереженные во время учебы. Но вместо этого вы улеглись здесь, чтобы немного поспать. Опомнитесь, слабоумные! Вы же пять лет спали и никак не проснетесь, даже на защите дипломов. Вникните в свои халтуры, свяжите хоть пару слов перед комиссией, покажите, что вы чего-то стоите. Не валяйтесь вы здесь как парализованные инвалиды. Поднимайтесь. Все вами пропущено вхолостую, безыскусно. Так хоть в последний момент соберитесь с духом, сделайте усилие. Ничего не проиграно, пока не проиграно вообще все. Давайте, ребята. Одевайтесь и возвращайтесь в аудиторию.

Что-то задело меня в словах невидимого человека. Я поднялся с кровати, оделся и пошел в аудиторию. Оказавшись у доски перед толпой профессоров, я долго протирал глаза, успевшие слипнуться в темной комнате. Потом положил на стол дипломную распечатку и открыл на черновых листочках.

Я нарисовал на доске маленького человечка. Схематично: окружность, от нее вниз вертикальный отрезок, раздваивающийся в конце, и пара отрезков чуть выше раздвоения.

- Рассмотрим человечество, - начал я. – Выберем наугад одного человека. Этот человек знаком с кем-то еще. - Я нарисовал рядом с первым второго человечка и поставил между ними стрелку. – Второй, в свою очередь, знаком с третьим. – Еще один человечек и стрелка между вторым и третьим. – И так далее. – Нарисовал третью стрелку и поставил многоточие.

Профессора таращились на доску, вяло следя за моими манипуляциями.

- В своей работе я рассматриваю человечество не как конечное множество людей, а как бесконечное. Бесконечное, но счетное, то есть подобное натуральному ряду: 0, 1, 2, 3 и так далее.

- Что значит подобное? – уточнили из зала.

- Значит имеется взаимно-однозначное соответствие между человечеством и натуральным рядом. Каждому человеку можно поставить в соответствие натуральное число и наоборот. Так вот, составляя последовательности знакомств - первый человек знает второго, тот третьего, третий четвертого и так далее – я наткнулся на следующий замечательный факт. Оказывается, все эти последовательности рано или поздно обрываются, они конечны. Но, так как человечество бесконечно, хотя и счетно, мы можем разбить его на счетное число таких последовательностей, то есть компаний условно знакомых друг с другом людей. Внутри одной последовательности люди могут быть знакомы друг с другом или не знакомы (но знакомы через других людей, промежуточных членов последовательности). А люди из разных последовательностей никогда не знакомы друг с другом. Получается, человечество распадается на автономные компании людей, не подозревающих о существовании друг друга.

- Но это же бред, - выкрикнули из аудитории.

- Полный бред.

- Бред сивой кобылы.

- Какая-то нелепая упрощенная бредятина, извините.

Из толпы выделился знакомый уже бородатый толстяк. Он поднял руку, призывая коллег к порядку.

- Давайте успокоимся, - сказал он. – Обойдемся без экспрессии, достаточно уточняющего вопроса, единственного вопроса. Кто готов его задать?

Из преподавательского месива вздернулась рука.

- Пожалуйста, - пригласил толстяк и скрылся в толпе.

- Меня многое смущает в вашей… работе. Почти все смущает, но я ограничусь единственным вопросом, как попросил коллега-ведущий. Вопрос касается построения последовательности знакомых. Что мешает человеку быть знакомым не только со следующим за ним в последовательности, но и с другим человеком, в том числе, из другой последовательности.

Я закрыл глаза и положил ладони на лицо. Я подозревал, что защита не пройдет гладко, так оно и случилось. И все равно я… Что-то сопротивлялось во мне самой ситуации публичного выступления. Какое-то внутреннее несоответствие, принципиальная неприспособленность.

- Вам понятен вопрос?

- Да, - сказал я. – Все знакомые всех людей последовательности рано или поздно попадают в тот же ряд. Это экспериментальный факт. Я долго возился, пытаясь вывести его теоретически, но, в конце концов, сдался и использовал экспериментальное доказательство.

- Все это присутствует в вашей работе? Подсчеты, статистические данные?

Я кивнул.

- Нельзя ли взглянуть?

Мою дипломную распечатку медленно передавали из рук в руки. Каждый открывал в произвольном месте, листал пару секунд, удовлетворенно кивал и пускал дальше. Наконец распечатка оказалась у задавшего вопрос старика с рыжей бородой. Вопреки моим опасениям, он точно так же открыл работу в произвольном месте, быстро пролистал, кивнул и сунул кому-то еще.

Из общей массы выделился профессор, который спросил:

- Так какой вывод вы делаете из полученного разбиения? Как его использовать? Какой от него прок вообще? Хотя бы нам, ученым? Что вы на это скажете?

- Человечество распадается на бесконечное число автономных компаний. Люди, принадлежащие разным компаниям, ничего друг о друге не знают. Они общаются исключительно внутри своего конечного ряда знакомых. То есть существует, на самом деле, не одно человечество, а бесчисленное число человечеств, никак друг на друга не влияющих. Их существование настолько не соотносимо, что запросто можно считать их находящимися в разных пространствах. Например, на разных планетах.

Поднялся гвалт. Профессора стали выкрикивать обвинения, угрозы в мой адрес. Кто-то истошно вопил, что никогда такой чепухи не слышал.

- Это не чепуха, - не соглашался его сосед, - это гораздо хуже. Это преступление против науки. Против всех ученых.

Распечатку моей работы, все еще блуждающую по толпе, разодрали в клочья. Сначала на отдельные страницы, а уже их в клочья. Теперь они кружились над разгневанной толпой профессоров, этой бессмысленной комиссии по приему новых членов в свои ряды.

- Бредятина! Это не диплом, а сплошная ахинея!

- Таких нужно сразу убивать, чтобы не позорили науку.

- Да как он вообще мог попасть на защиту, этот невежда, бездарь, говнюк, педераст.

- Он, наверно, даже писать не умеет. Одних человечков на доске рисовал.

Не только профессора впали в буйство, даже студенты поднялись со скамеек и стали швыряться не пойми откуда взявшимися куклами. Они пролетали над головами орущих стариков и ударялись о доску, иногда попадали в меня.

Сначала это были обычные детские куклы, потом пошли крупнее. Куклы все увеличились, пока не достигли человеческих размеров. Это были уже не куклы, а манекены. Серые, из плотного полупрозрачного пластика. Не сказать, что очень тяжелые, но и не невесомые.

Вокруг меня громоздились кучи серых манекенов в аккуратных черных костюмах и белых рубашках. Они все летели и летели. Я уклонялся, закрывался обеими руками.

Когда выдалась свободная секунда, я заметил, что вместо профессоров вокруг громоздятся манекены. Причем они организовываются в шеренги и двигаются ко мне. Еще немного и навалятся, окружив со всех сторон.

Не дожидаясь, я прыгнул первым. Отбивался как мог: отдирал им головы, руки, ноги. Разрывал пиджаки, галстуки, откусывал и проглатывал пуговицы с рубашек. Я сражался как кот, свалившийся в бассейн с мышами. Манекены заполонили все пространство, норовили незаметно подобраться ко мне, чтобы ударить исподтишка, пырнуть линейкой, укусить.

Но я был настороже, старался слишком близко не подпускать их к себе. Рвал и уничтожал всех, кто оказывался в поле досягаемости. И преуспел в этом.



Я валялся на полу совершенно обессиленный. Вокруг громоздились манекены, частично мной поломанные. Я не мог поверить, чем занимался несколько минут назад.

Все это было наваждением. Сначала я принимал манекены за профессоров, потом за манекенов, управляемых профессорами. В конце концов оказалось, что это были просто манекены. Никто ими не управлял. Я – единственный, кто приводил в движение это скопище пластика, считая, что отражаю атаки недоброжелателей.

Отдышавшись, я нашел свой рюкзак, накинул на плечи и вышел из аудитории.

Прочь! Прочь отсюда! Из аудитории! института! студенческого городка!

В метро по дороге домой я заглянул в рюкзак. Помимо ворованных книг внутри лежала моя дипломная работа. И, что совсем невероятно, заключение дипломной комиссии.

Работу оценили на "Хорошо". Далее следовало небольшое заключение, составленное из одних клише, с описанием вклада в научное знание. Сообщалось, что научный руководитель рекомендовал поставить за работу оценку "Хорошо".
Последнее предложение состояло всего из одного слова: Недолюбливал. В конце даже не было точки. Наверно, заключение так и не успели дописать.