Вадим Климов
Дисциплина и ассоциативное мышление

Live Journal | Есть смысл отрицать нигилизм | Киногруппа music.Нигил | Журнал "Опустошитель"

[главная]

Скорлупа

-- V --

Вета

Потянув за молнию на куртке,
я расстегнул себя целиком.
Внутренности вывалились наружу,
и некоторое время я копался в них,
пока не нашел то, что давно искал -
свое обручальное кольцо на безымянном пальце.
Я так удивился, найдя палец,
что не обратил внимания
на обломленный пожелтевший ноготь,
причинивший мне столько страданий.
Вытер палец о штанину, приставил к руке,
и он прирос на место.
Так ловко, что никто бы не поверил, где я его нашел.
После, выйдя на улицу, я встретил свою жену -
тело без органов, но с чувствами,
зафиксированными в документах,
которые она сразу мне показала.
Я узнал, что мы женаты не один год.

--- из наследия Клима

Вета спускается по лестнице. На площадке между первым и вторым этажом она замечает в углу человека. Из-за недостатка освещения виден только его силуэт.

Нет, это не человек. Это декоративное дерево в ведре, стоящее здесь уже несколько месяцев. И каждый раз Вета принимает его за человека. Ей уже порядком надоело путать одно с другим, но ничего поделать она не может. Таково ее восприятие.

На первом этаже девушке снова мерещится что-то странное. Молодой человек у регистратуры… возможно и не такой молодой, отсюда не многое разглядишь. Так вот, Вете кажется, это не обычный посетитель, а ее жених Клим.

Но на этот раз Вету не проведешь, она умнее своих иллюзий. Почему она с такой уверенностью узнала в незнакомце Клима, если отсюда не может даже разглядеть, какого он возраста?

Действительно…

Не желая отвлекаться, Вета идет дальше, когда незнакомец у регистратуры...

Ни с того ни с сего мужчину отшвыривает в сторону, он цепляется за стойку, но все равно падает назад. Двое санитаров успевают подхватить его сзади.

Подняв бесчувственное тело над головой, они устремляются с ним к лестнице. Незнакомца проносят в паре метров от Веты. И, черт побери, ей кажется, это на самом деле Клим.

Нелепость! Девушка отмахивается от знакомого образа.

Она проходит дальше. Почему, собственно, появление Клима так нелепо? Что мешает ему придти в больницу навестить невесту?

Ничего.

Но ничего не мешало навестить Вету и все те месяцы, что она здесь находится.

И, тем не менее, Клим появляется. Полгода спустя, но это все-таки он, собственной персоной. Да или нет?

- Нет, - шепчет Вета, проходя мимо регистратуры.

Медсестра за стойкой добродушно улыбается. Вета улыбается в ответ, но улыбка выходит не особо удачной. Над этим еще стоит поработать.

…С какой стати?.. С какой стати он падает в обморок? Не ради этого же он пришел? Это Вета больна, почти уже выздоровела, срослись все кости, но все же. Она, а не он. Посетители не валятся без чувств, подойдя к регистратуре. Не за этим они приходят в больницу.

В декоративном дереве с лестничного пролета не меньше Клима, чем в этом бедолаге, решает Вета.

…Да, вдруг приходит ей в голову, ведь он взглянул на нее, когда его проносили мимо.

Но мужчина был без сознания. Вета окончательно запутывается. Сплошная нелепость. Она решает поскорее выбросить эту историю из головы, пока та не доконала ее окончательно.

Так зачем она спустилась на первый этаж? Вета никак не может вспомнить. Что ей было нужно? Нет, этот полуклим ей уже поперек горла. Из-за него приходится менять планы. Бедная Вета, о своих планах она просто-напросто забыла.

- Выбросить полуклима из головы.

- Выбросить полуклима из головы, - повторяет Вета несколько раз.

Затем решает подняться обратно на третий этаж, чтобы побеседовать с главным врачом.

Единственный человек в больнице, с которым ей интересно. По его совету она даже стала писать коротенькие рассказы, которые главный врач потом читает и высказывает мнение о литературных достоинствах. Или недостатках, но о них доктор почти не упоминает.

Потому что Вета пишет восхитительно. Изящно. У нее талант. Жалко, она не занималась литературой до того, как попала в аварию. Но ведь еще все впереди, ничего не потеряно. Из нее выйдет великая писательница. Если уже не вышла.

Еще Вета начала рисовать. Об этом, правда, пока рано говорить: из-под кисти вышла единственная картина. Но зато какая.

Если верить главному врачу, картина весьма посредственная. Явно ощущается недостаток опыта. А откуда ему взяться, если это первая работа Веты. Чистый эксперимент. К тому же не во всем она доверяет доктору. В литературе и медицине у него обширные познания, но в живописи… Любимый художник – Джордж Ромни. Это о многом говорит.

Описывать художественное произведение, картину Веты, не имеет смысла. Это абстракция. Набор жирных черных линий на грязном фоне, в которых при развитом воображении можно распознать двух людей разного пола. Они стоят рядышком и этим их присутствие ограничивается.

Тем не менее, Вета осталась довольна и намерена продолжать работу. Однако картины она лишилась. Возможно, на время, а, может быть, навсегда. Это пока неизвестно.

Дело в следующем. Около месяца назад в больницу приходит женщина, которая гуляла в окрестном парке с дочкой и там же ее потеряла. По ее просьбе пять или шесть санитаров и двое больных отправляются в парк и весь его прочесывают. Девочку они не находят.

Тогда мать решает, что дочь зашла в больницу и заблудилась. С теми же санитарами, но теперь без больных, выбившихся из сил еще в парке, она поднимается с этажа на этаж, тщательно обследуя все укромные места, в которых девочка могла бы от них укрыться.

На третьем этаже женщина заходит в кабинет главного врача, несмотря даже на его заверения, что ни одного ребенка здесь нет. И что же? За день до этого Вета как раз закончила свою абстрактную картину, которая теперь стоит в кабинете на спинке кресла, прислоненная к стене.

Женщина прилипает взглядом к картине и несколько минут молча разглядывает ее. После чего заявляет, что на картине ее дочь. Как это? Она подзывает доктора и возбужденно шепчет ему на ухо объяснения.

После общения с женщиной доктор обнаруживает на плохо прорисованном грязном фоне несколько черных мазков, которые можно принять за маленькую девочку. Абстракционизм этому не помеха.

Главный врач решает, что женщина излишне возбуждена, ей следует отдохнуть. В любой пустой палате, можно даже в его кабинете. Но нет, она утверждает, что совершенно спокойна. Шок никак не отразился на ее состоянии. Шока у нее не было.

Она требует, чтобы немедленно вызвали милицию. Главный врач поднимает телефонную трубку.

Но каково же его удивление, когда прибывшие милиционеры решают забрать картину Веты. Свое намерение они объясняют следственной необходимостью.

Борясь с раздражением, доктор интересуется, не вещественное ли доказательство милиционеры видят в картине. Нет. Тогда, может быть, фоторобот девочки? Нет, не фоторобот. Так что же? Милиционеры не удостаивают его ответом.

Уходя, старший по званию сообщает, что они еще вернутся и сами прочешут парк, просит быть к этому готовым. Но милиционеры так и не возвращаются. Мать девочки уезжает вместе с ними и тоже с концами.

Эту странную историю Вета воспринимает как знак продолжать изобразительное творчество. Не исключено, как ей кажется, что девочку давно уже нашли, и картина Веты сыграла в этом не последнюю роль. Так искусство помогает жизни. А художник - убитому горем обывателю.

Вета уже на третьем этаже и направляется к триста шестьдесят шестому кабинету. Ее обгоняет плешивый мужчина на велосипеде. Он не из их отделения, а из того, что этажом ниже. Им не разрешают кататься, поэтому мужчина поднимается с велосипедом на третий этаж. Главный врач дал согласие.

Вета стучится в дверь и заходит в кабинет. Доктор стоит у стеллажа, листает книги.

- Представляете, - говорит он, - снова погнула корешок.

Девушка садится в кресло перед столом.

- Кто погнула? – спрашивает она.

- Жена. Берет у меня книги почитать и гнет корешки.

Мужчина огорченно крутит в руках темно-синий том, оценивая повреждение.

- Просто невозможно. За что ни возьмется, первым делом деформирует корешок. Скособоченные книги приводят меня в уныние. Я ей сто раз говорил, чтобы аккуратнее читала, все без толку. Ничего не меняется.

- А вы объяснили жене, в чем заключается проблема? – спрашивает Вета, так как сама не понимает, из-за чего взвился главный врач.

- Конечно объяснил. Это бесполезно. Поэтому свою библиотеку, самое ценное, я перенес из дома сюда. Теперь жена, приходя ко мне на работу, достает какую-нибудь книгу. Коротает время, пока я освобожусь. Нескольких минут хватает, чтобы погнуть корешок. Как бы я ни торопился, книгу она успевает испортить.

- Вот как.

- Конечно, конечно, - едва не кричит доктор.

За время диалога он доводит себя до такого состояния, что готов запустить испорченной книгой жене в голову, если бы та показалась в кабинете.

- Предыдущую, редчайшего Делеза, она два раза гнула. Сначала дома. Прочла ее года четыре назад, деформировав… Никогда бы не подумал, что такое возможно. Полгода назад я перенес часть библиотеки в больницу. Среди них оказался и Делез, уже погнутый. Неделю назад жена, придя сюда, нашла его на полках и решила перечитать. Увидев Делеза у нее в руках, еще до того, как она села с ним в кресло, я бросил все и стал уговаривать взять что-нибудь другое. Жена только рассмеялась и спросила, почему я так беспокоюсь, ведь корешок уже изогнут. Пожалуйста, аккуратнее, сказал я, ведь ты его и погнула. Это вызвало удивление. Ей казалось, она читала другой экземпляр. Тут я не выдержал и закричал, зачем тогда она взяла этот экземпляр, если раньше читала другой. Она невпопад сказала, что думала, у нас две таких книги. Да нет же, она у нас единственная. Это ценнейшая библиографическая редкость, с ней так не обращаются. Жена начала успокаивать меня, к тому моменту я готов был разрыдаться, и заверила, что будет читать очень аккуратно. Когда я освободился, она поставила книгу на полку, и мы ушли. Я тогда побоялся взглянуть на корешок. А это было в пятницу, и все выходные я промучился, представляя, в каком теперь состоянии корешок Делеза. Он мне даже приснился. Я проснулся от собственного крика. Жена спросила, что мне приснилось. Пришлось врать, выдумывать на ходу. В понедельник, придя в больницу, я первым делом направился к стеллажу и вынул Делеза. Ночной кошмар с субботы на воскресенье подтвердился. Корешок был изогнут еще безжалостней, чем после первого прочтения. Вдобавок он еще и фигурно изгибался спиралью. В тот день я не работал. Ничем не мог заниматься, перед глазами стоял испорченный Делез. Я прикидывал, где можно спрятать остатки библиотеки, пока жена не уничтожила все окончательно. Но так ничего и не придумал. Кроме дома и этого кабинета у меня больше ничего нет.

Доктор растерянно сморит перед собой. Вета замечает в его глазах слезы.

- А можно посмотреть на этого Делеза? – спрашивает девушка.

- Нет, - бросает доктор, моментально становясь холодным.

Идет к столу, смахивая слезы.

- Почему?

Он садится и с вызовом всматривается в свою пациентку. Слишком уж он обнажился перед ней, не сдержался. Теперь присутствие Веты его раздражает. Вот бы она ушла, и вернулась на следующий день.

Немного помолчав, доктор все-таки отвечает.

- Я порвал эту книгу и выбросил.

- Понятно, - говорит Вета, отводя взгляд в сторону.

На самом деле ей мало что понятно.

Вета замечает на столе доктора пятидюймовую дискету с надписью заглавными буквами – ZAVEZHANIJE. Она удивлена. По ее представлениям главному врачу не больше сорока лет, к тому же до этого момента он не казался параноиком.

Заметив, куда она смотрит, мужчина прикрывает дискету чьей-то историей болезни.

Легкое движение рукой, и доктор раскрывается, как бутон цветка с до сих пор неизвестными чертами характера внутри. Вета считала его сухим непробиваемым рационалистом, изредка развлекающим себя искусством. На самом деле главный врач оказался застенчивым параноиком, прикрывающим свой позор чужой историей болезни.

Отличная тема для нового рассказа. Или чего-нибудь более существенного. Повети или целого романа.

- Ладно, - говорит главный врач уверенным голосом, к которому привыкла Вета, - вернемся к нашим делам. Вы принесли свой рассказ?

Она принесла.

Вета достает из внутреннего кармана комбинезона два исписанных тетрадных листочка. Доктор пробегает по ним глазами, но остается неудовлетворенным.

- Мы же договаривались, что это будет рассказ о больнице.

Девушка кивает и вынимает из кармана еще один листочек.

- Я написала не совсем так, как вы хотели. Это не рассказ, скорее размышление о себе.

Доктор берет исписанный с одной стороны листок и принимается читать.

В терминах больничной палаты твоя жизнь выглядит так. Ты долгое время лежишь в кровати, мучительно перебирая в голове способы ходьбы. Это продолжительное и болезненное занятие ко всему прочему приносит моральные страдания.

После, уцепившись за торчащий из кармана прохожего носовой платок, ты поднимаешься. Находишь костыли, чтобы пройтись. Первые сантиметры самые трудные. Опасность поджидает на каждом шагу. К тому же ты абсолютно неуверен в себе.

Проходят недели, месяцы. Контингент палаты полностью меняется несколько раз, когда ты наконец овладеваешь костылями. Ты разгуливаешь по этажу. Пару раз даже спускаешься вниз. И один раз поднимаешься наверх.

Дело в шляпе, решаешь ты и уже подумываешь, не отказаться ли от костылей, когда на тебя сваливается очередное несчастье. К чертям собачьим ты отшвыриваешь надоевшие деревяшки, валишься на пол и заходишься в истерическом припадке.

Санитары возвращают тебя обратно в палату. Несколько дней ты проводишь на своей койке без сознания. А потом начинается все сначала. Ты перебираешь способы ходьбы, встаешь с постели, привыкаешь к костылям, наконец решаешь обходиться без них. Затем что-то опрокидывает тебя на пол, и санитары возвращаю тебя в палату.

И так каждый раз. Одно и то же. Из года в год. Персонаж Беккета, только без финала.

Главный врач кладет лист на стол. Задумывается.

- Любопытно, - говорит он через некоторое время. – Действительно, не совсем то, о чем я просил, но любопытно. Весьма и весьма.

Доктор одобрительно смотрит на Вету, когда та довольно елозит на стуле. Она не сомневалась в своем тексте, но чужая похвала все равно не лишняя. Пациентке приятно.

Она зачем-то рассказывает про черного кота, которого заметила, пока шла к главному врачу на пересечении проводов.

- На пересечении проводов? – недоумевает доктор.

- Да, - Вета кивает. - Между вторым и третьим этажами висят два провода, в месте максимального прогиба они касаются.

- И там вы увидели кота?

- Да.

На лице доктора появляется странная улыбка.

- Но в больнице запрещены животные.

Вета смущается. Как же он не понимает, что это фантазия. Она прекрасно знает, в больнице нет кошек, хотя хотелось бы иногда кого-нибудь погладить, взять на руки, послушать мурлыканье…

Но Вета говорит о другом. Этот черный кот – он как силуэт человека на площадке между этажами, который на самом деле декоративное дерево. Или как полуклим, свалившийся сегодня в обморок у регистратуры. Не все ли равно, реально что-то или иллюзорно, если в ее голове это превращается в искусство? От такой продуктивности Вета получает одно удовольствие. Неужели главный врач смотрит на это по-другому?

- Эта кошка… - продолжает мужчина, - она, может быть, имеет отношение к другой…

Он вспоминает.

- …К другой кошке. О которой вы писали в рассказе. У вас жила кошка, она забеременела, но вы не хотели котят и перестали ее кормить, рассчитывая вызвать этим выкидыш.

Вета припоминает нечто похожее. Но разве она описывала этот случай? Ей и в голову бы не пришло писать такое. Или все-таки…

- Однажды вы вернулись домой и нашли на полу кухни кошачьи шкурки. Котята родились в ваше отсутствие, но их мать была так голодна, что всех съела.

Да. Вета вспоминает. В самом деле… Это первый ее рассказ, написанный по просьбе доктора. Но почему он подумал, что чудесное видение кота на проводах как-то связано с отвратительной историей про съеденных котят? Просто не укладывается в голове. Как он связал одно с другим?

- Нет, - говорит Вета. – Это разные истории.

Она вызывающе смотрит на доктора.

- Более того, между ними ничего общего.

Собеседник понимающе кивает, чем еще больше раздражает Вету. Что он вообще может понимать, этот коновал с изогнутыми корешками.

Она сообщает главному врачу, что должна идти и, не обращая внимания на его возражения, покидает кабинет.

Как все-таки она здесь одинока. В это гнусной больнице, в которой даже Клим ее не навещает. А доктор? Обидно - единственный человек, с которым можно поговорить и тот ни черта не смыслит.

Вета захлопывает дверь чуть сильнее, чем делает это обычно, и взволнованная идет по коридору. Ей навстречу мчится плешивый велосипедист.

Зубная щетка

Снилось, я почистила зубы и нашла в щетине щетки коричневые крошки. Крошки двигались, это ползали маленькие жучки.

Я вытащила их ногтем и смыла струей воды в канализацию. И хотела уже вернуть щетку в стакан, когда увидела, что в щетине остались личинки этих жучков, совсем крошечные.

У меня в руке оказалась игла, которой я стала вытряхивать личинки, их было не так много. А вокруг летала назойливая мушка.

В проеме двери появился Клим. Он сказал.

- Эти личинки с крыльями, аккуратнее их вытряхивай, чтобы не улетели.

В какой-то момент мне удалось прихлопнуть летавшую мушку. Я сполоснула руку и продолжила орудовать иглой.

Когда я почти вычистила щетку, оставалось всего две личинки, еще одна расправила крылья и взлетела. Я стала охотиться за ней. Пару раз мне удалось накрыть мушку ладонью, но она взлетала, когда я отводила руку.

Я бросила это занятие, вытряхнула из щетины оставшиеся комочки и вставила щетку в стакан.

Меня беспокоила летающая над головой личинка. После моего ухода она наверняка вернется обратно на щетку. Подрастет, пока я буду тереть щетиной зубы, и придется начинать все с начала.

Клим все еще стоял в дверном проеме. Он сказал.

- В моей щетке тоже живет жучок. Не такой, как у тебя, а совсем маленький. У тебя они вырастают огромные, потому что ты не следишь за щеткой. А я слежу.

Из его речи я поняла, что Клим узнал о жучках раньше меня.

Он продолжил.

- Мой крохотный жучок, я пытался его выудить, но ничего не получилось.

- Даже водой? – спросила я.

- Водой хуже всего. Жучок намокает и прилипает к волоскам щетины.

Меня раздражало, что мушка так и висела в воздухе, никуда не садилась. Клим тем временем продолжал.

- Но это не страшно. Жучок совершенно безобидный. К нему нужно привыкнуть. Он неприхотлив. Питается остатками пищи, которые не вымываются после чистки зубов. Если их немного, он и не вырастет.

- Вот как, – сказала я. - А эта летающая личинка вернется на мою щетку или на твою? Есть у них понятие дома?

- Есть, - твердо сказал Клим. – Личинка вернется на щетку, с которой слетела.

Я покачала головой.

- И ничего с ней нельзя сделать?

- Ничего, - подтвердил Клим.

Из листочков Веты

Главный врач кладет сочинение на стол и встает, чтобы пройтись по кабинету. Остановившись у книжного стеллажа, он проводит кончиками пальцев по корешкам. Приятное ощущение. Однако в какой-то момент палец спотыкается на выпирающей книге. Как выясняется – из-за погнутого корешка.

Доктор вытаскивает книгу. Осматривает. Вроде все в порядке, но кажется, что корешок слегка повернут, хотя блок бумаги не деформирован. В последнее время главный врач все чаще попадает в такие ситуации. Ловушки…

И, что совсем никуда не годится, поставив книгу на место, он не избавляется от дискомфорта, причиненного якобы испорченной книгой. Как бы не так. Негативные эмоции остаются у него внутри.

Но почему? Доктор только что убедился в невредимости книги, и все равно она его угнетает.

Мужчина возвращается к столу, но не садится. Вспоминает дискету с ZAVEZHANIJE'м. Как же он оставил ее на столе? А потом так по-идиотски прикрыл чьей-то историей болезни прямо на глазах у пациентки. Что она теперь о нем подумает?

Стоп!

Это уже черт знает что. Какая разница, что подумает Вета (доктор называет ее по имени). Он – доктор, а она – пациентка. Больная под его присмотром. Какого черта он беспокоится о впечатлении, которое на нее производит, если…

Да, ее рассказ… Неплохая вещь. Как обычно, слегка мрачноват, еще и с притянутым натурализмом, но в литературном плане вполне…. Да, вполне.

В искусстве доктор как раз таким вещам и отдает предпочтение: пессимизму, депрессивности, натуралистическим эскападам.

Однако он же еще и врач, что тоже важно. По крайней мере, не стоит забывать и об этом. Как врач он придерживается материалистических взглядов. Причем самых кондовых. Настолько, что иногда ему неприятна своя сухость. Это исключительно профессиональная черта и профессиональная стыдливость.

Но есть и другой доктор, вторая субличность, находящаяся вне профессионализма. Иной мир, иная стихия. Здесь он совершенно не похож на себя. Скорее можно назвать его субъективным идеалистом… субъективном до абсурда.

Доктору-идеалисту не нужны ни рациональность, ни логика, ни объективность, ни связь с действительностью. Ничто из этого больше не представляет для него никакой ценности.

Мир вещей за рамками гравитационного поля. Мир людей за рамками психологии взаимоотношений. Искривленный гротеск с полыми бесчувственными манекенами вместо персонажей. С фантиками из-под конфет, предметом нескончаемого спора. С невнятным бессловесным бормотанием, играющим роль диалога.

Доктор садится за стол.

…В самом деле… все это он обожает. По крайней мере, в искусстве. Но, минутку, и во всем остальном тоже. Быть может, кроме работы в больнице, ему больше ничего не доставляет удовольствие. Только больница и бесконечная нелепость.

- Пожалуй, я перенесу свою библиотеку наверх в комнату того сторожа, что хочет стать врачом, - шепчет главный врач, садясь.

Он упирается взглядом в стеллаж и замирает на продолжительное время. Что творится в голове доктора? Сам черт ногу сломит.

В конце раздумий главный врач решает, что завтра же пойдет к Вете и извинится за свое канцелярское "в больнице запрещены животные". Как он мог произнести это в присутствии утонченной художницы.

Безобразно…

Чудовищно…

Немыслимо…

Он отправился бы к Вете немедленно, но сможет это сделать только завтра. Потому что рабочий день уже закончился.

Доктор обязательно пойдет к Вете и принесет свои извинения. Если нужно, будет искать ее по всей больнице. Может, даже придется выйти в сквер, в котором пациенты иногда гуляют.

Ни в коем случае нельзя отправлять за ней санитара. Дело касается их двоих. Его и Веты. И никого больше.

Итак, завтра.

Завтра!

А сейчас он возвращается домой.

Доктор поднимается из-за стола и направляется к двери.

Тем временем Вета возвращается в свою палату.

Первое, что она слышит, прикрывая дверь, - раздраженное ворчание соседки.

- Живешь-живешь, а потом находишь в своей постели чужие ушные затычки.

Старушенция тянет в сторону Веты ладонь с двумя черными шариками.

- Вот, полюбуйтесь.

- Да, полюбуйтесь, - присоединяется другая соседка.

Вета устало улыбается и качает головой. Хоть ей и не видно, что лежит на ладони, это нисколько не мешает изобразить солидарность.

Но старух так просто не проведешь.

- Да вы бы хоть подошли, посмотрели. Может, это ваши затычки.

- Может быть, ваши ушные затычки. Посмотрите.

Девушка идет смотреть на затычки. Как же ей надоели эти прилипчивые идиотки. Каждый раз что-то новое, с чем обязательно к ней пристанут.

Нет, это не ее затычки, говорит Вета, мельком взглянув на старушечью ладонь.

Они так просто не отстанут.

Вета садится на свою кровать, а старухи остаются стоять. Одна на костылях, другая на… специальной… ладно, все равно, как это называется, Вета постоянно забывает и сейчас уже не в состоянии вспомнить.

- Скоро ужин? – спрашивает одна старуха.

- Ужин, - повторяет ее соседка.

Отвернувшись к стене, Вета говорит, что не пойдет на ужин, она сыта обедом.

- Что?

- Что вы сказали?

Приходится повернуться лицом вверх и повторить.

- Я не буду сегодня ужинать.

- Вы что, не голодны?

- Еще не проголодались?

- Нет, я сыта с обеда.

Недолгое молчание.

- Тогда, может быть…

- Может быть…

- …вашу порцию отдать Лоле?

- Какой Лоле? – спрашивает Вета и сразу жалеет о бездумном любопытстве. Ловко они поймали ее на крючок.

- Лоле…

- Ну как же – Лоле…

- Лоле, что выписалась из нашей палаты месяц назад.

- Несколько недель назад.

- Она так и не привыкла больше к домашней еде. Через день приходит в больницу. Если есть лишние порции, их всегда отдают Лоле.

- Все лишние порции Лоле.

- Так нам сказать, что вы сегодня не ужинаете?

- Будете сегодня кушать?

- Нет, - говорит Вета, снова повернувшись лицом вверх. – Отдайте мою порцию Лоле.

- Сегодня на ужин гречневая каша с молоком и какао.

- Каша и немного какао.

- Да, я ничего не хочу, все это отдайте Лоле.

- Спасибо, Вета.

- Спасибо вам.

Старушенции устремляются к выходу. По стуку костылей девушка определяет, что они в прекрасном настроении. Вероятно, из-за ее отказа от ужина.

Долго, нескончаемо долго Вета слышит шарканье ног, стук костылей, тяжелое старушечье дыхание. Но в конце концов соседкам удается добраться до двери и покинуть палату.

Финальным аккордом громыхает дверь…

Дверь…

Или ей это уже снится, потому что от изнеможения Вета проваливается…

Дверь закрывается и…

Вете снится, будто ее доктора выгоняют из больницы.

Год назад, получив должность главного врача, он первым делом подписывает приказ об увольнении медсестры Лолы. За какой-то теперь уже не имеющий значения проступок, не исключено, что из-за личной неприязни.

Теперь же совет глав отделений увольняет самого доктора. В документе говорится, что увольнение медсестры Лолы было самоуправством, так как руководство отделения не имеет права заниматься кадровыми вопросами. Такое право есть только у административного совета, которому доктор должен был предоставить итог расследования работы медсестры Лолы, но он не проводил никакого расследования.

После увольнения главного врача большая часть сотрудников хирургического отделения решают уйти вместе с ним. Они подписывают петицию в административный совет и заявляют о своем намерении.

Что странно, медсестра Лола тоже подписывает эту петицию. Медсестра узнает, что ее увольнение главным врачом было незаконным, и возвращается в штат отделения. Однако, заняв прежнюю должность, Лола все равно присоединяется к петиции коллег и уходит вместе с ними.

Вета просыпается от шума в коридоре. Будто и не засыпала, даже не расслабилась.

Девушка приподнимается на локте. В палате никого больше нет. Значит, соседки еще не вернулись с ужина, ее сон в самом деле был коротким.

Вета снова ложится. Приходится с головой накрыться одеялом, потому что старухи не выключили свет. И засыпает. На этот раз глубоко и до самого утра. И без сновидений.

На следующий день главный врач, как и пообещал себе вчера, находит Вету. Она сидит в конце коридора на втором этаже. В отделении неудавшихся самоубийц, калек с подозрениями на сумасшествие.

Словно заразившись местным настроением, Вета располагается у окна и рассматривает забившихся между стекол мух. Когда доктор подходит, она даже не оборачивается. Как будто не обращает внимания, а, может, и в самом деле не видит.

Зато доктор обращает внимание на количество попавших в западню насекомых. Их абсурдно много. Десять мертвых и одна живая. Вместе одиннадцать.

Доктор молча стоит за спиной Веты, наблюдая вместе с ней агонию последней живой твари.

Муха ползет вверх, иногда перелетая с внешнего стекла на внутреннее или наоборот. Самый странный ее маневр – падение. Насекомое забирается наверх и под действием одного лишь притяжения падает.

Оказавшись на сородичах, муха некоторое время ползает по их трупам. Пытается уяснить свое положение.

Что это значит – уединиться со смертью? Вляпаться в неизбежность? Топтаться по смерти, вдыхать ее запах, слизывать вкус, щупать, разглядывать и, возможно, даже слышать? Десять к одному. В герметичной камере со смертью в десяти обличьях сородичей.

Переползая с одной мухи на другую, насекомое невольно сдвигает их трупы. Что оно ищет? Мухе и самой грозит та же участь. Насекомое просто приноравливается к будущему, чтобы смерть не застигла его врасплох, а плавно без резких переходов вошла в обиход, превратилась в повседневную. Только и всего.

Муха больше ни о чем не думает, не грезит, не мечтает. Лишь бы кончина оказалась такой же будничной, как вся ее жизнь до этого. Чтобы попадание в западню никак не отразилось на ее психическом состоянии. Чтобы без потрясений.

- Последние минуты, - шепчет Вета и оборачивается.

От неожиданности девушка вздрагивает, но через секунду делает вид, словно нисколько не удивлена внезапным появлением главного врача. Чтобы она смогла подняться со стула, доктору приходится отойти на пару шагов назад.

Сегодня она не будет говорить со мной, думает мужчина, следуя рядом с пациенткой. Нужно было еще вчера догнать ее и объяснить, что он имел в виду совершенно другое. Что именно - не играет роли. Первое пришедшее в голову. Самое неожиданное. Да, лучше всего именно неожиданное. Дабы вернуть себе в глазах Веты художественное начало, вылезти из тряпья хозяйственного болвана.

Однако рассуждения настолько занимают главного врача, что он молча плетется за Ветой, которая вдруг резко останавливается, а он проходит чуть дальше. Девушка замечает клетчатый носовой платок, торчащий у доктора из-за шиворота.

- Что вы хотели? – спрашивает она.

- Я… - начинает он, но продолжение вылетело из головы.

Вета ждет, демонстрируя, что терпение вот-вот закончится.

- Я прочитал ваш рассказ. Произвел сильное впечатление. Добротная, крепко сбитая вещь. Вам пора браться за крупную форму. Малую вы уже переросли. Поздравляю.

Вопреки его ожиданиям Вета молчит, хотя и перестает изображать вот-вот лопающееся терпение.

Доктор продолжает.

- Извините, я стал свидетелем ваших наблюдений за мухами. Думаю, весьма перспективная тема. Человек и насекомое. Человек, ощущающий окружающий мир как насекомое. Вживающийся в панцирь насекомого. Заимствующий его сознание. Тема к тому же никем до сих пор не развитая…

Вета обрывает доктора. Нечто подобное она уже видела во второсортном фильме ужасов. Ничего интересного.

Они снова молча идут по коридору. Доктор укоряет себя за то, что не подготовился к разговору заранее. Как можно было прийти на свидание без заученного текста.

Как?

Но все не так. На самом деле имелась заготовка, просто главный врач собирался говорить совершенно о другом. Все из-за дохлых мух, спутавших все карты, сбивших его на ахинею о превращении в насекомое.

Неожиданно в голову приходит отличная идея. Персонаж… герой романа, живущий в туалете на окраине города. Висящий на высоте нескольких метров над унитазом и наблюдающий за посетителями…

Пожалуй, такая идея не совсем уместна. Сейчас лучше ее не озвучивать. Обдумать, развить в одиночестве. А потом уже, когда замысел приобретет изящность и завершенность, подбросить Вете. Чтобы у нее глаза на лоб вылезли от его оригинальности.

А сейчас? Что ему говорить сейчас?

Воспользовавшись лестницей, они поднимаются на третий этаж. Затем направляются в сторону триста седьмой палаты. Доктор сопровождает Вету, хоть и удаляется от своего кабинета.

Он вдруг хватает девушку за руку, и они останавливаются. Мужчина наконец вспоминает, что должен передать пациентке помимо извинений за вчерашний конфуз.

Десять минут назад, выпроводив странного пациента, он отправляется к Вете. Выпровоженный пациент утверждал, что он из триста седьмой палаты. А это, только теперь понимает доктор, как раз палата Веты. Войдя, он действительно находит внутри своего знакомого. Более того, молодой человек сидит на кровати Веты. Спросив, что он здесь делает, доктор получает в ответ старушечье двухголосье. Перебивая друг друга, соседки объясняют, что молодой человек, сын или муж Веты, пришел навестить ее. Странный пациент не вмешивается. Когда доктор подходит ближе, он обнаруживает, что тот спит. На груди молодого человека лежат рукописи, которые до этого Вета показывала только ему, доктору. Главный врач будит пациента и узнает, что он ждет свою невесту Вету. После еще нескольких вопросов доктор окончательно во всем разбирается и отправляет Клима в комнату свиданий. Заверив, что невеста придет к молодому человеку в ближайшее время.

Почему же, когда он нашел Вету, главный врач первым делом не сказал про Клима? Он и сам не знает. Внутри незаметно проросло смутное опасение, что лучше этого не делать.

И все-таки мужчина объявляет Вете о дожидающемся молодом человеке. Неком Климе.

- Где он? – спрашивает Вета, замерев от восторга.

- В комнате свиданий, - мямлит доктор.

- Где это?

- Комната свиданий? На первом этаже. За регистратурой.

Вета едва не прыгает от радости.

- Спасибо. Спасибо большое, - почти кричит она и укрывается за дверью триста седьмой палаты.

Постояв немного, доктор разворачивается и медленно идет в конец коридора. Совсем на чуть-чуть ему удается приблизиться к своему кабинету, когда сзади открывается дверь.

Через несколько секунд мимо него пробегает Вета. В полумраке доктор замечает только нарядный шарф у нее на шее. Но на самом деле Вета почти полностью переоделась. Во все самое элегантное, не считая комбинезона, который пациентам не разрешено снимать.

Вета так рада, что наконец увидит Клима… Так счастлива…

Девушка сбегает по ступенькам. Снова мужской силуэт на последней площадке. Но сейчас не до него. Она проносится мимо регистратуры. Работница в окошке удивленно смотрит ей вслед. Та самая, что дежурила вчера, когда пришел Клим.

Вета пробегает несколько дверей с номерными табличками и попадает в длинный коридор с высоким, метров восемь, потолком и окнами, начинающимися выше человеческого роста. Она несется по коридору. С улицы бьет яркий солнечный свет. В какой-то момент Вете даже приходится прищуриться. А потом она и вовсе зажмуривает глаза и летит наугад, доверившись инстинкту.

Девушка открывает глаза, когда выбегает из ярко освещенного коридора. И сразу натыкается на широкую дверь с табличкой "Комната свиданий". Вот она – перед ней, можно дотянуться рукой.

Вета много раз слышала про эту комнату, но никогда в ней не была. Даже не подозревала о чудесном солнечном коридоре. О целом мире за регистратурой.

Это свидание - первое в ее больничной жизни.

Девушка толкает дверь и попадает внутрь.

Они расположились друг напротив друга на расстоянии восьми метров, отгороженные решеткой. Наконец-то это случилось. Она и он. Вета и Клим. Плохо, что помещение одно на всех. Это комната свиданий всех со всеми. Пациенты по одну сторону решетки, посетители по другую.

Помимо Веты с Климом, здесь не меньше семи пар. Кто-то решил навестить больного родственника, притащив всю свою семью. Включая детей, которые, не умолкая ни на секунду, верещат, требуют и рыдают, утратив надежду получить желаемое.

Соревнуясь, пациенты-посетители пытаются перекричать друг друга. Все жаждут чуточки общения, урвать от любимого человека хотя бы пару слов, несколько знакомых звуков, интонацию. Что-нибудь.

Это невозможно, думает Вета, усаживаясь на табуретку. Ее жених, вот он - перед нею. В восьми метрах. Но эта решетка. Зачем она? Почему им нельзя поговорить нормально? С какой целью их загнали в этот ангар всех вместе?

Клим!

Вета, не отрываясь, разглядывает его. Изменился ли ее молодой человек? И да и нет. Вета не видела его с конца лета. Конечно, ей трудно сказать что-то определенное. Хотя нет, она уверенна – нисколько не изменился. Это ее Клим. Конечно. Ее! ее! ее! Этот Клим принадлежит только ей и больше никому. И он нисколько не изменился.

Юноша тоже внимательно разглядывает Вету со своего места, такой же табуретки. Девушка замечает, как он начинает говорить, двигаются губы, но ничего не слышно. Вернее, Вете кажется, она слышит некоторые слова, но это не так. Клим говорит настолько тихо, что в таком шуме его нельзя услышать.

Но можно читать по губам. Вете удается разобрать короткие слова. Или это отдельные слоги? В любом случае сложить разобранное вместе у нее не получается.

Вдобавок вдоль решетки проходят санитары, которые следят, чтобы посетители не передавали ничего пациентам. Все передачи только через специальное окошко, где проверяют, чтобы не было запрещенных продуктов, ничего того, что могло бы нанести больному вред.

- Как у тебя дела? – кричит Вета, от напряжения вскакивая с места.

Сразу два санитара устремляются к ней и усаживают обратно.

Все разговоры только сидя.

- Но почему? – удивляется девушка.

- Эдак вы и к решетке подбежите.

- Почему нельзя к решетке? Что в этом такого?

Санитары усмехаются и повторяют, что разговаривать можно только сидя.

- Не вставая с места. Понимаете?

Вета кивает, и они отходят.

- Как у тебя дела? – снова кричит девушка.

На этот раз не так громко, поэтому сама понимает, что вряд ли Клим услышит.

Но несмотря на ее опасения Клим все-таки слышит.

- Нормально, - говорит он довольно громко для себя, но недостаточно для Веты. Которая видит, что он отвечает, но не успевает прочитать по губам прежде, чем юношу закрывает проходящий вдоль решетки санитар.

- Что? – кричит она.

- Нормально, - повторяет Клим, и его снова закрывает санитар, возвращающийся обратно.

Как глупо.

Но еще глупее ждать понимания каждой реплики. Нужно говорить, не взирая ни на что. Не важно, что три четвертых Вета не услышит, важно услышать хотя бы четверть. Если сейчас замкнуться и перестать говорить, они вообще не смогут пообщаться. А так появится хотя бы надежда. Надежда…

- Ты давно ждешь? – кричит девушка.

В этот момент Клим отворачивается в сторону. Немыслимо! Вета устремляет взгляд туда же, недоумевая, что могло увлечь внимание юноши после шести месяцев разлуки. Она видит, как в комнату свиданий заходят две ее соседки, надоедливые старухи, повторяющие друг за другом. Медсестра из регистратуры помогает им идти.

Неужели ему интересней пялиться на этих калек?

Взяв себя в руки, Вета смахивает с лица слезы. Еще одна попытка.

- Как дела дома?

Она и сама удивлена своими вопросами, раз от раза становящимися все глупее.

Клим переводит взгляд со старух на невесту. На лице застыла то ли нерешительность, то ли испуг. Он не слышит вопроса.

- Как дела дома? – снова кричит Вета.

Юноша мотает головой и жестом показывает, что ничего не слышит.

Вета не выдерживает. Столько усилий и все насмарку. Происходящее словно проваливается в сновидение. Утрачивает реальность. Знакомые образы оказываются не тем, к чему она привыкла. Ожидания не сбываются.

Кажется, еще немного и Вета потеряет сознание. В помещении душно из-за закрытых окон, выходящих на оживленную улицу. Если их открыть, здесь вообще ничего нельзя будет расслышать.

- Ты меня любишь? – вырывается из легких девушки и сразу же утопает в общем гуле.

Лицо Клима приобретает выражение, он кое-что услышал, но не все.

- Что? Что?

- Любишь? – что есть силы кричит Вета.

В комнате свиданий появляется Лола. Она подходит с пустой тарелкой к санитару, который накладывает ей порцию тушеной капусты. До Веты доносится запах слегка подгоревших овощей, от которого ее тошнит.

Она вскакивает с табуретки и бежит к решетке. Ближе к Климу.

Ей наперерез несутся трое санитаров с половины пациентов и на всякий случай один с половины посетителей. В неразберихе кто-то толкает Лолу. Из рук бывшей пациентки вываливается тарелка и разбивается об пол. На грязно-сером кафеле белоснежные осколки с подгоревшей капустой.

Когда образовавшаяся куча из комбинезонов рассасывается, Клим больше не видит Веты. Ее табуретка пуста. Место свободно.

Несколько минут Юноша проводит в ожидании, пока в комнату свиданий не заходит старичок. Он садится вместо Веты и улыбается Климу. Санитар сообщает молодому человеку, что время свидания подошло к концу, ему пора уходить.

- Видите, сколько желающих? – санитар окидывает рукой помещение с надрывающимися людьми по разные стороны решетки.

Стоя на четвереньках, Лола собирает с пола осколки тарелки.

- Вижу, - говорит Клим и поднимается.

Он выходит из больницы. Никто не обращает внимания, что на нем белый комбинезон. Санитара или пациента - сложно сказать. Никому до этого нет дела.

Может, следует начать все сначала, размышляет Клим по дороге домой. Как в детстве. Отбросить все старье, зажить по-новому?.. С новой невестой?

Сев в автобус, Клим погружается в размышления. Он улыбается. Бросить все и начать жизнь заново. С чистого листа. Без балласта прошлого. Звучит заманчиво.

А Вета?..

Вета!..

Вета…

Да ладно, хватит уже о ней.

Мой молодой человек

Я умираю. Из тела вылетает душа или сознание и зависает над столиком в кухне, за которым я провела массу времени при жизни. Нет никаких причин покидать это место даже сейчас. Здесь мне хорошо.

В кухне появляется Клим. Открывает холодильник, рассматривает продукты на полках. Отсюда мне не видно, что это за продукты. Но, видимо, они оставляют молодого человека равнодушным. Он захлопывает дверцу, ничего не взяв.

Однако не уходит из кухни. Похоже, Клим голоден, а в холодильнике ничего нет. Вернее, ничего из того, что Клим смог бы съесть. То есть съедобного без приготовления.

Звонит телефон.

Я слышу, как Клим разговаривает о похоронах. Его приглашают проститься со мной. С тем, что будет вместо меня на кладбище.

Мой молодой человек одевается и выходит из квартиры. А я остаюсь на своем месте. Мне и в голову не приходит сопровождать его. Не вижу в этом никакого смысла.

Вечером Клим возвращается. Он снова рядом со мной. Лицо покрылось румянцем. Юноша прекрасно выглядит, по крайней мере, сытым и в хорошем настроении.

Зайдя в кухню, он автоматически открывает дверцу холодильника. Но сразу ее закрывает, нисколько не изменившись в лице.

Мне интересно, чем он займется.

Мой молодой человек уходит в комнату. Я слышу, как включается телевизор. Переводчик объявляет название фильма, режиссера, исполнителей главных ролей. Клима я не слышу, но хорошо представляю, как он лежит перед телевизором, готовясь заснуть.

Он будет спать в соседнем помещении.

А я?

Я так и вишу над своим столиком в кухне. Мне больше ни до чего нет дела. Я совершенно безразлична.

Из обрывков Веты

Лежа в кровати перед телевизором, Клим слышит шум на кухне. Будто что-то упало. Но что там могло упасть?

Он останавливает проигрыватель и идет проверить.

На улице уже темно, в кухне мало что видно. Однако главное все-таки удается разглядеть. Упал стул, стоящий перед маленьким столиком. На спинку повесили одежду. Но откуда здесь одежда? Разве Клим не оставил свои брюки и рубашку в комнате?

Он включает свет.

От резкой смены освещения слезятся глаза. Юноша успевает разглядеть, что на спинке стула одежда Веты. Но когда протирает глаза, видит, что это не одежда Веты, а она сама. Его невеста.

Упала вместе со стулом на пол. И теперь смотрит на пораженного Клима, сконфуженно улыбаясь.

- Что ты здесь сидишь? - растягивает молодой человек. - Пойдем в комнату.

Спустя несколько секунд Клим выключает свет и возвращается к телевизору. Он знает, что никого на кухне нет. В квартире он один.

[к оглавлению]